– Никто! – вдруг раздалось со стороны входа.
Все обернулись на знакомый голос и увидели Максима Полоцкого, который действительно снял кольчугу, но оставался все в тех же тунике и штанах, а на ногах у него были высокие кожаные сапоги средневекового воина, очень напоминающие современные кирзачи. За собой Максим вел двух прекрасных скакунов, вороной и белой масти.
– Мне казалось, что эффектно появиться лучше всего на лошади, – пояснил Полоцкий, приближаясь к нам. – А то как-то неправдоподобно, что в конце эпизода появляется Святогор, берет за руку Благомилу и уводит ее, а Бористр со злостью смотрит им вслед. Вот если они умчатся прочь на лошадях, а у того не будет скакуна, тогда понятно, почему он зол и не бросился в погоню, – закончил Полоцкий, останавливаясь рядом с Всеволодом. Лошади покорно встали, и, пожалуй, только сейчас я отметила размеры построенного для съемок павильона, поскольку два скакуна, хоть и заняли много места, все же не довлели над нами своими габаритами.
– Это что, ты меня учить?! – взвился Всеволод, привычно багровея лицом.
– Нет, я решил, что вы тоже так думаете, вот смотрите, на сто тридцать пятой странице, эпизод семьдесят восьмой, – зашелестел он листками сценария, лежащего на столике: – Вот: «и они эффектно скачут навстречу рассвету по выжженной солнцем траве…» – Максим отложил материал. – Вот и тут «эффектно», я и решил, что вы также думали о лошадях, просто по какой-то причине недописали… – И он растянул губы в невинной улыбке.
Вокруг Максима и Всеволода все замерли. Разве что прекрасные лошадки неторопливо перебирали своими высокими ногами, фыркая и тыкаясь большими губами в шею Максиму, к которому они, как и многие на площадке, судя по всему, испытывали симпатию.
– А что, а правильно… – немного поразмыслив, протянул режиссер. – Ведь не таков Бористр, чтобы сразу смириться… Что ж, молодец, Максим, выйдет из тебя режиссер, раз ты мой тест прошел, – он по-отечески похлопал Полоцкого по плечу, лошадки недовольно фыркнули. – Это ведь экзамен был, на профпригодность, так сказать, – весьма довольный, что так успешно выкрутился, добавил Остроликий. – Только ведь нужна натура? – задумался он. – Здесь же развернуться негде… – недовольно огляделся он.
– Там, за стеной павильона, прекрасный сход к берегу, прямо к воде, на пару кадров хватит, как раз и природа удачная – березы… Я выходил, смотрел. Солнце уже над Волгой висит, и оно такое, в тему, огненно-рыжее. Получится, что мы с Верой как бы ему навстречу спешим, еще не зная, что нам на пути предстоит. И поцелуй можно было бы добавить, как символ нерушимой любви на фоне воды, в которой небо отражается… – произнося все это, Максим смотрел куда-то поверх наших голов. Мне показалось, что эта сцена уже полностью нарисована его воображением, и я как будто даже увидела ее и неожиданно залюбовалась.
– Что ж, прекрасно, все именно так я и предполагал, – невзначай, словно так и было задумано, подтвердил режиссер. – Приступим к репетициям, пойдемте, глянем на этот берег. – И он первым направился к выходу, осторожно обходя смирных лошадок.
На улице все рассеялись по местности, как муравьи. Максим с Верой обсуждали сцену. Трофимов, от которого требовался только полный невысказанной злобы взгляд им в спину, ушел к берегу Волги. Я, верная своим договорным обязательствам, держалась подле Всеволода, который в свою очередь, пользуясь тем, что Елизавета Ричардовна, почти единственная, воспротивилась выходу на эту жуткую, по ее словам, жару, не отлипал от Веры. Котова же была воодушевлена изменениями, и даже как-то возбуждена.
– Ну что за отличная идея, Максим, и натура оживит кадр, и я буду эффектна. – Она заправила выбившуюся золотистую прядь волос за ухо.
– Ты всегда эффектна, – на мгновенье скосив на меня взор, преувеличенно громко заверил ее Полоцкий.
– И поцелуй, думаю, уместен, – слова Веры прозвучали немного кокетливо, отчего Остроликий моментально помрачнел.
– Конечно, уместен, – не замечая настроения режиссера, поддакнул актер.
– Сначала я покажу, что жду от эпизода, а затем уж глянем, как вы поняли мою идею, – сухо перебил их Всеволод и нетерпеливо дернул вороного коня за поводья. – Садись на своего, что встала?! – грубо бросил он через плечо поникшей Котовой, в глазах которой промелькнуло все то же выражение отчаяния. Покорно, словно идя на казнь, Вера взгромоздилась на белую лошадь.
– Но! – нетерпеливо скомандовал Всеволод, после того, как трое помощников усадили его в седло. – Пшла, – на манер кучера прошипел он.
– Но, миленькая! – дрожащим голосом попросила свою лошадь Вера. Но, видимо, актерская дисциплина довольно быстро возобладала над эмоциями, и уже через секунду она поравнялась с Остроликим и придержала поводья. В этот момент мне показалось, что у самой воды за небольшим береговым уступом промелькнула какая-то тень. Мною овладело какое-то странное чувство, и, не раздумывая ни секунды, я направилась к конюшне, временно возведенной у стен павильона, где дожидались своего часа еще два скакуна. Я протянула одному из них для знакомства руку, в которой на ладони лежала маленькая конфетка, что я нашла в кармане, осторожно погладила по жесткой гриве, не ощутив от животного враждебности, запрыгнула в седло. Без труда догнала я своего клиента, но близко подъезжать не стала. Легкий ветерок дул от них в мою сторону, поэтому я слышала недовольное ворчание мэтра киноискусства:
– Волосы, волосы-то растрепи, чтобы на ветру развевались, – успевал на ходу корректировать кадр Всеволод. – У того куста, что на краю овражка, тормозни для поцелуя, – чуть хрипло добавил он. Вера судорожно сглотнула, но задала лошади указанное направление. Остроликий, похоже, чувствовал себя настоящим мачо. Он заправским наездником остановился подле куста, перехватил лошадь Веры за гриву и потянулся к ней, однако его рост не позволил это сделать, и он начал злиться. – Что ты застыла, ты же любишь Святогора без памяти!
– Ну да… – осторожно подтвердила Котова.
– Так и покажи страсть, выгнись навстречу, желай меня, бесчувственная дура! – разозлился он, елозя в седле.
– Сейчас, сейчас, я пытаюсь, – мешкала Вера, и судя по всему, как она ни старалась, очи ее Благомилы не видели в маленьком похотливом пузатом человечке напротив никаких признаков мужественного Святогора. Тело ее деревенело, а глаза расширялись то ли от ужаса, то ли от омерзения.
– Да чтоб тебя! – вконец рассвирепел режиссер. В этот миг из-за кусточка, что служил натурой для сцены поцелуя, раздался громкий хлопок. Лошади заржали, а вороной скакун под Всеволодом с испугу рванул в сторону и понесся вдоль берега, совершенно не заботясь о наезднике, который, чудом удерживаясь за поводья, болтался на гладкой черной спине, крича от ужаса во все свое гениальное горло.
Вере, очевидно, удалось удержать белую лошадь. Я же не дала опомниться своему гнедому помощнику, и, едва раздался хлопок и мой клиент понесся навстречу нелепой и страшной гибели, как я, сжав бока моей лошади для ускорения, умчалась в очередной раз спасать жизнь господину Остроликому.