– А соболями-то что? Слабо?… [153] – С тщанием пересчитав баксы, Евгений Додикович сунул их в кейс, щёлкнул кодовым замочком и протянул ключи от автомобиля-дизельгенератора деловому юркому сааму. – Машина зверь, спасибо скажешь.
В голосе его слышалось облегчение – Аллах акбар, последний штрих сделан.
– Соболя нету, начальник, доллары только.
Деловой лопарь заскочил в кабину, грузовик взревел и медленно, по большой дуге покатил за озеро. Шины оставляли извилистый след на траве.
На месте лагеря остался лишь флагшток с приспущенными российским и американским стягами да летний туалет с трогательными, сердечком, «очками». Всё остальное Евгений Додикович сумел доблестно реализовать.
Да, всему приходит конец. Первыми снялись американцы, ещё третьего дня. Совершенно зелёные после отвальной, они поклялись в вечной дружбе, сели на свои «Хаммеры» и укатили в аэропорт. Укатили, бросив на произвол судьбы и палатки, и барахло. Россия – не Йеллоустоунский парк, чего ради здесь за собой прибирать?.. В конце концов, если кто придерётся, можно сделать большие голубые глаза и заявить: оставил-де гуманитарную помощь. И ведь поверят, вот что смешно.
Придираться не стали – действуя по принципу «что с воза упало…», Евгений Додикович мгновенно прибрал брошенное к рукам и столь же мгновенно реализовал местным жителям.
Через сутки после американцев уехал со своей компанией Звягинцев, да и Скудин поволок обратно в Питер свой крест – Эдика, наширявшегося до кондиций полностью непотребных… И вот настал день третий. Завершающий. Последними, словно капитаны тонущего дредноута, лагерь покидали капитаны Гринберг и Капустин…
– Женя, налетай, жрать готово! – Обжигаясь, Боря разломил профессионально испечённую картофелину, подул на неё, обмакнул в соль. – А то когда ещё придётся. Небось не «Аэрофлот»…
Он знал, о чём говорил. Лететь домой им предстояло военным бортом.
Дважды упрашивать Гринберга не пришлось. Он с удовольствием устроился у костерка, выгреб из углей разогревшуюся банку тушёнки и жестом фокусника извлёк откуда-то початую бутылку коньяка.
– Давай, Боря. Чтобы у наших детей были крутые родители…
Холодный ветер шелестел листвой, морщил поверхность озера. Старая ворона на ольхе каркнула раскатисто и громко, распушив перо, зло сверкнула бусинками глаз – что, напакостили в тайболе, а теперь с концами? Тоже мне, мол, венцы мироздания. Ну ничего – далеко не уйдете, у Рото-абимо длинные руки…
Но тут поблизости мощно заревели дизеля, и старая карга сорвалась с ветки, успев только крикнуть на прощание:
– Кар-р-рамба!
Прибыл Василий Грызлов. С превеликим шумом и воинской точностью. Чёртом выскочив из бронетранспортера, он приложил руку к козырьку и струной вытянулся перед Гринбергом.
– Здравия желаю, товарищ генерал! Разрешите приступать к погрузке?
Под рыжими усами его сияла благодарная улыбка, а на плечах топорщились новёхонькие однопросветные погоны с сиротливыми звёздочками. Быть младшим лейтенантом Грызлову явно нравилось куда больше, чем старшим прапорщиком. Спасибо товарищу генерал-майору – вывел за ратные труды в офицерский корпус…
– Разрешаю. – Гринберг милостиво взмахнул рукой и, не выпуская из цепких пальцев драгоценного кейса, принялся командовать процессом. – Эй, гвардия! Круглое носить, квадратное катать!
Ещё через несколько часов гигантский транспортный «Руслан», полный морпехов и военморов, принял на борт двух капитанов и, натужно поднявшись в воздух, мельком отразился в ярвах Самиедны и взял курс на Питер.
А поздно вечером, когда всё затихло уже окончательно, на место бывшего лагеря осторожно выбралось существо, похожее и не похожее на большую рыжевато-серую обезьяну. Существо, впрочем, ходило сугубо на двух ногах и не выглядело при этом карикатурой на человека. Но почему же «оно»? Кто угодно понял бы с первого взгляда, что это была несомненно она. Любознательная, мохнатая и грациозная. Лесная девушка обошла всю поляну, отмечая следы пребывания собратьев по разуму. Задержалась точно на том месте, где совсем недавно спал в вагончике Буров… Потом выбралась на «посадочную площадку», откуда Глеба унесла большая железная птица. Подняла лицо к небу… Да, да, именно лицо, а не морду. Посмотрела на низко плывущие облака – и издала долгий, жалобный, плачущий звук…
Что неизменно поражало Льва Поликарповича во время возвращений из всяких коллективных поездок, будь то командировки либо туристские мероприятия, – это скорость, с которой на вокзале или в аэропорту рассыпается ещё недавно такой дружный и спаянный походный коллектив. Стоит исчезнуть внешним условиям, заставлявшим несколько человек держаться друг друга, – и каждый оказывается сугубо сам по себе. Люди, несколько недель разделявшие все неизбежные стрессы путешествия и при этом, кажется, накрепко подружившиеся, эти самые люди без оглядки устремляются каждый в свою сторону – притяжение близкого дома и привычной обыденности оказывается на порядок сильнее, чем походная общность. Не говоря уже о случайных попутчиках, которые четверть часа назад чуть ли не исповедовались друг другу… и вот уже бегут по перрону мимо и прочь, а если доведётся снова столкнуться в метро, старательно сделают вид, будто не заметили и не узнали. А может, действительно не заметят и не узнают…
Звягинцев поехал из аэропорта домой на такси. Перед выездом на трассу происходили какие-то дорожные работы, машинам приходилось пропускать встречных, и притормозившее такси догнал автобус, на котором ехали в город Виринея, Алик и Веня. Автобус шёл до метро; было пять с чем-то утра, и метро должно было скоро открыться. Открыться и увезти ребят – каждого по своей ветке… Потом такси миновало узкое место, и автобус, маячивший за кормовым стеклом, окончательно потерялся вдали.
Короткий отрезок Московского проспекта, башня-шпиль, поворот на Бассейную…
Расплатившись с водителем, профессор привычно взглянул вверх, на свои окна. Они были темны. Лев Поликарпович вздохнул и как-то особенно остро осознал, что дома его никто не ждал. Совсем никто.
И там, между прочим, не было ни крошки съестного. Пустой буфет и размороженный холодильник.
Кнопик, счастливо не подверженный ни философствованию, ни комплексам, уже обнюхивал знакомое дерево, собираясь задрать возле него лапку: «Всем привет! Я вернулся! Я дома!» Лев Поликарпович подозвал пёсика, взял его на поводок и, не заходя домой, отправился в ближний круглосуточный магазин. В симпатичном подвальчике помимо человеческой еды продавались корма для животных. И, в отличие от многих других предприятий торговли, туда пускали с собаками.