Впереди за кружевом веток уже был виден дом Володи Гришина. Профессор вошёл во двор и тут же, вступив в выдолбленную грузовиками колдобину, снова черпанул ботинками воды – вместо того чтобы смотреть под ноги, сразу начал искать глазами Володины окна. Больную ступню, и без того мёрзнувшую при малейшем похолодании, залила ледяная сырость, но Льву Поликарповичу было уже не до неё. Окно Володиной кухни выходило в ту же сторону, что и его персональный подъезд… И света в нём не было. Через двор удалось рассмотреть только незнакомую желтоватую занавеску. «Что за чёрт?!!» Сколько Звягинцев знал своего бывшего зятя, тот не только не менял занавески, но, кажется, даже и не снимал их для стирки. В голову профессору пришла совершенно дикая мысль об инопланетянах, похитивших Володю и заменивших его в квартире своим ставленником, который начнёт утверждать, будто жил здесь «всегда». В самом деле – что за дикая мысль… Но тут Лев Поликарпович подошёл ближе, и действительность, как водится, оказалась проще, а заодно и страшнее самых жгучих фантазий.
Желтоватая «занавеска» в кухонном окне оказалась вовсе не занавеской, а листом мокрой фанеры, приколоченным изнутри вместо стекла.
«Чёрт, чёрт, чёрт!..» Спотыкаясь, отчаянно стуча палкой, Звягинцев буквально обежал кругом дома, благо тот был невелик. С другой стороны, там, куда выходили окна Володиных полутора комнат, было ещё страшней. Вместо подсвеченных изнутри стёкол виднелись такие же фанерные бельма. Да ещё и обрамлённые траурными разводами копоти. Вверх по стенам, к свесу крыши, тянулись фестоны жирной черноты, оставленные рвавшимся пламенем, а кровельные листы, изрядно покоробленные жаром, стояли буквально дыбом, царапаясь и дребезжа на ветру.
Боже, до чего всё это напоминало пожар в «Гипертехе»… Взрыв и пожар, унёсший Марину…
Задохнувшись, профессор вернулся во двор и подёргал дверь гришинского подъезда. Естественно, она была заперта.
Нет, подобное ни в коем случае не могло быть реальностью. Это был бред, страшный несусветный бред… Как часто случается по возвращении из долгого путешествия, срабатывала инерция мышления, и Лев Поликарпович умственно ещё наполовину пребывал в саамской тайге. Может, ему всего лишь приснился аэропорт, такси и круглосуточный магазин, а потом поезд метро… и весь ужас последних пятнадцати минут?.. Сейчас он проснётся, и кончится кошмар, и, навьючив аппаратуру, они под водительством Скудина отправятся делать замеры на очередной мохнатой вараке… И Глеб Буров станет серьёзно кивать, слушая невинный трёп «крутых спортсменов» – Алика с Веней… Звягинцев зажмурился, тряхнул головой и, в очередной раз оступившись, болезненно подвернул ненадёжную ступню. Нет, представшее его глазам не было сном. Или уютной голливудской страшилкой про козни инопланетян…
Так. Так… Глубоко вздохнув, профессор справился с оцепенением и позвонил в соседнюю квартиру, справа. Послышалась электронная версия «Боже царя храни», потом залаяла собака – судя по тембру, здоровенный барбос. И только после этого раздался невыспавшийся мужской голос:
– Чё надо?
Звягинцев, не вдаваясь в подробности, объяснил.
– А-а… – Дверь с грохотом открылась, и на пороге возник верзила в тельняшке. Он держал за ошейник рыже-белого кобеля московской сторожевой. Воспитанный пёс поглядывал то на чужака у порога, то на хозяина: рвать?.. не рвать?.. – Да, папаша, всё точно, погорел ваш Володя. Давно уже. Ярким пламенем. Говорят, газ взорвался. Я-то не при делах, на сутках был. Вы к его нижнему соседу загляните, может, он в курсах. А то всё бегал тут, чудик, кипятком ссал насчет предъявы. Дескать, пожарные, когда тушили, ему весь евроремонт к едрёне фене залили…
Кобель лениво зевнул, показав все сорок два зуба, и дверь снова грохнула, закрываясь. Лязгнули ригели замка, и стало слышно, как в квартире по соседству гоняют на всю катушку Аркашу Северного:
Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова,
Оц-тоц-перевертоц, кушает компот,
Оц-тоц-перевертоц, и желает снова,
Оц-тоц-перевертоц, пережить налёт…
Подумаешь, кто-то там за стенкой сгорел ярким пламенем. Хвала Аллаху, не мы ведь. Жизнь продолжается…
«Ладно…» Звягинцев успокоил дыхание, зашёл за угол и позвонил нижнему соседу Гришина:
– Здравствуйте. Я по такому-то делу…
На сей раз ему открыл аккуратный, интеллигентного вида моложавый мужчина в спортивном костюме «Адидас» и тонких, явно дорогих очках.
– Очень рад. Заходите, заходите… – Он посторонился, пропуская Звягинцева в прихожую, и клацнул пуговкой импортного замка. Веяло чем-то малоприятным от этого его якобы гостеприимства, и обрадовавшийся было («Вот с кем хоть общий язык можно найти…») профессор мгновенно насторожился. И точно. – Полюбуйтесь, – начал хозяин немедленно, – полюбуйтесь, что благодаря дружку вашему я имею в пассиве. Устроил, понимаешь, пионерский костёр, а у пожарных пена, естественно, вышла. Разворовали, конечно. Наплюхали воды, благо дармовая. А ещё говорят, подвесные потолки сырость держат. Да ни хрена! – Он горестно указал холёной, знакомой с профессиональным маникюром рукой куда-то в глубь квартиры. – Аппаратура, шмотки, финская мебель… Всё плавало!!! Воду тазами черпали. С испанского паркета. И кто теперь ответит?
Он неожиданно резко шагнул к Звягинцеву, и тот с трудом поборол желание отодвинуться.
– Ну? Чё усох, мужик? – сменил тональность «интеллигент». – Раз пришёл, с тобой и разбираться будем за дружбана твоего. Добром прошу, слышишь? А то быстро людей кликну, они спросят…
Звягинцев нехорошо улыбнулся и перехватил трость поудобнее.
– Скажите, пожалуйста, что с Володей?
– А нету его. Выписался. – Хозяин квартиры несколько суетливо хлопнул себя ладонями по ляжкам, заставив Льва Поликарповича подумать о шимпанзе в «Адидасе» и очках. – Короче, ты у нас будешь крайний. Отвечай давай, а не то туда же отправишься в шесть секунд. Сейчас людям…
Он не успел повторить «позвоню» – инвалид-профессор поставил в разговоре точку. Непререкаемую и окончательную.
Есть такое боевое искусство, изобретённое корейцами, называется хапкидо. Совсем не от слова «хапать», если вы вдруг так подумали, но не суть важно. При должном использовании хапкидо, как любое воинское искусство, непобедимо и смертоносно. Что особенно интересно, в нём имеется целый раздел, который так и называют – «Работа с клюкой». Лев Поликарпович, интересовавшийся совсем другими проблемами, о корейском единоборстве никакого понятия не имел, но жизнь во всё вносит свои коррективы. Если бы мастера из Страны Утренней Свежести увидели то, что он вдохновенно содеял в следующую секунду, они без разговоров выдали бы ему чёрный пояс и почётный диплом. Крюк профессорской палки стремительно мелькнул вперёд и сразу назад. «Интеллигент» согнулся вдвое и принялся хватать ртом воздух, безуспешно пытаясь ладонями запихнуть обратно болевой взрыв, случившийся в гениталиях, а Лев Поликарпович, не сразу одолев замок, вышел на улицу. Сон, сон, сон, от которого он никак не мог пробудиться. «О чёрт, Господи! Тетради отца!..»