Звонок в дверь. Подниматься надо, идти, открывать. Кто на этот раз? Дашка или Серж? Милочка-то не заходит, не пускают его, сволочи, заперли, «оградили от влияния».

– Теть Желла, ну что вы в темноте сидите? Опять горюете? А я билеты в оперу взяла, пойдете со мной?

Шумная Дашка, нарядная Дашка, а иногда, особенно, когда боком повернется, то и не Дашка – Элька. То же узкое лицо с тонким длинноватым носом, те же губы сердечком, та же длинная шея на опущенных вниз плечиках, и шарфик тот же... нет, не тот, но похож – белый шелк небрежным узлом.

– Ой, ну как вы все запустили! Я тете Клаве скажу, чтоб зашла, убралась. Желла, ну нельзя же так с собой! Ну что вы, право слово, как затворница!

Рокочущий голосок, не по-женски басовитый, вода по камушкам... вода на подоконнике... трудно мысли удержать. Что нужно этой девчонке? Дрянная, она Милочку не любит, ни капельки, никогда не любила, завистливая дрянь.

И платье, где она взяла это желтое платье с красными пуговицами и воротником-апаш? Назло с антресолей вытащила, чтоб про Эльку напомнить. У Эльки было все, а у Фединой ничего. Но Федина умнее, Федина живучее, она сумела, она украла у Эльки и квартиру, и Милочку, но вот теперь – жизнь-то по кругу, как стрелочки по циферблату, – украли и у Фединой.

– Он учится, – тихо сказала Дашка, отводя взгляд. – В Москве. Сережка устроил. Хороший университет, ему там очень нравится. Друзья появились. Вот.

Врет все! Откуда университет, Милочка ведь маленький, Милочка еще школу не окончил...

– Вот сессию сдаст и приедет. Тетя Желлочка, а пойдемте к нам? На чай?

– Вон! – Федина швырнула в наглую девчонку тряпкой. Давно надо было проучить, чтобы не врала, чтобы не оговаривала Милочку. Завистница! – Убирайся! Ненавижу!

В последнем она была искренна.

Леночка

Следующие два дня были для Леночки крайне неприятными: вся эта история с отравлением, которое на проверку вышло именно отравлением, то есть убийством Лели, привела, во-первых, к появлению ночных кошмаров, в которых Леночка то сама умирала, то убивала, а то и пыталась доказать кому-то, что убийца – не она. Ну а во-вторых, доказывать приходилось и наяву.

Два дня допросов, долгих, вежливых и нудных, бесконечные расспросы на работе, частые звонки от мамы, требовавшей немедленно вернуться домой, потому что ведь понятно же – самостоятельно существовать Леночка не может.

Она вяло отбрыкивалась и от переезда, и от адвоката, а заодно и от сочувственного взгляда Мирона Викентьевича. Он вообще приятным человеком оказался, Леночке импонировало его спокойствие, вежливость и аккуратность, а еще едва уловимое сходство со Степан Степанычем, который – вот удивительное дело – к ситуации отнесся с пониманием и даже сам предложил отгул взять, во успокоение нервов. Леночка взяла, вот только нервы никак не успокаивались.

– Значит, вы не видели, как он достал лекарство из кармана? – этот вопрос Мирон Викентьевич задал, верно, в сотый раз, и Леночка, глубоко вдохнув, ответила.

– Нет.

Впрочем, теперь она не очень была уверена – видела или не видела. И что именно видела, и что могло бы это означать, а что не могло. Чем больше ее спрашивали, тем сильнее она начинала сомневаться. Вот и сейчас, вроде бы Леночка точно, ну совершенно точно помнит, как Вельский сунул руку в карман, вытащил оттуда что-то желтенькое, вытер о штаны и бросил на ковер. А по словам Мирона Викентьевича выходит, что видеть этого Леночка не могла, потому что сидела далеко и по ее же словам смотрела не на Вельского.

Так кто прав?

– Постарайтесь вспомнить точно, это очень важно, – грустно сказал Мирон Викентьевич. Леночка кивнула. Она слышала про то, что важно и нужно, и что от ее показаний зависит очень многое, и что если она наврет – к примеру из личной неприязни к гражданину Вельскому – то ее будут преследовать по закону.

Ей не хотелось быть преследуемой, а хотелось поскорее вырваться из душного кабинета, где мало места и много пыли, стены выкрашены в зеленый, на окне висят кухонные белые шторы с рыжими и желтыми цветами, а мебель покрыта толстым слоем лака, но все равно не блестит. Только царапины заметнее становятся, на шрамы похожи.

– Вы недавно переехали? – Мирон Викентьевич задает очередной неновый вопрос, на который Леночка тоже отвечала, вчера и сегодня. Или ей снова лишь кажется, что отвечала? Может, следует разозлиться? Или адвокатом пригрозить – мама настаивала на присутствии адвоката при допросе – или просто заявить, что больше не позволит себе нервы трепать? Пусть отстанут!

Но Мирон Викентьевич ждет, очки его – квадратные, в тяжелой коричневой оправе – съехали на кончик носа, а рот приоткрылся, скривился в тщательно давимом зевке. Сегодня на нем тот же серый костюм с двубортным пиджаком и крупными, коричневыми, в цвет оправы пуговицами, синей рубашкой и серым, в узкую розовую полоску галстуком. Вчера рубашка была зеленой, а галстук – желтым.

– Почему вы выбрали именно этот дом? – не дождавшись ответа, Мирон Викентьевич задал следующий вопрос.

– Мама, – покорно ответила Леночка. – Мама сказала, что это – очень приличный дом, а в новостройках жить нельзя.

– Почему?

– Ну... там же непонятно, из чего теперь строят. И как строят. И вообще это сюрприз был.

– Вот как?

Вот так. Она рассказывала уже! И про мужа маминого, который хоть и редко с Леночкой общался, но решил, что мама ее слишком опекает. А может, просто Леночка ему мешала, тем, что мама опекала ее, а не его? Или вправду решил заботу проявить? Его сложно понять, маминого мужа, но именно он купил квартиру, именно он настоял, чтобы «дали девке свободы» и за это Леночка была очень, ну просто непередаваемо благодарна ему.

– Мне бы таких родственников, – дежурно буркнул Мирон Викентьевич. Завидовал? Или просто грустил, что ему вот так, запросто, «чтобы пожить» квартир не дарят, ни в новостройках, ни в старых домах.

– И с соседями вы близко не общались?

– Нет. Ну я же говорила! – она все-таки сорвалась. – Я же все честно рассказала! И не по одному разу, и...

– И успокойтесь, гражданочка.

Леночка сразу успокоилась. И испугалась, еще не зная, чего именно нужно бояться, просто выражение лица Мирона Викентьевича вдруг стало таким... иным. Сочувственным? Раздраженным? Или все и сразу?

– Вы вот говорили, что разговаривали с мальчиком по имени Феликс? Которому четыре года и который гениален? И поэтому придумал хитрый план, как не попасть в детдом?

Ну да, звучит глупо и малоправдоподобно, но Леночка же не виновата, что так оно на самом деле – Феликсу четыре года и несколько месяцев, он отвратительно умный, а еще хам и стервец, который взрослых людей ни во что не ставит.

– Так вот, – Мирон Викентьевич поднялся, обошел стол и, приблизившись, – от него пахло одеколоном и сигаретами – тихо-тихо сказал: – Его не существует.