Леночка не сразу поняла смысл сказанного и потому переспросила:
– Кого не существует?
– Феликса. В этом доме вообще нет детей, ни мальчиков, ни девочек, ни гениальных, ни обыкновенных. Вот такая штука, гражданка Завадина.
– Он... он спрятался наверное!
– Под кровать? В шкаф? В комод для обуви? Ну да, конечно, дети часто прячутся. Причем ото всех. Никто, Елена Сергеевна, из жильцов его не видел, понимаете? Никто, кроме вас...
Леночка закрыла глаза. Как такое возможно? Никак. Она же видела, она говорила... она не помнит, о чем был тот разговор на кухне. А потом еще другой, который ночью. Ночью детям полагается спать, но Феликс ведь не просто ребенок, Феликс – гений!
Несуществующий гений.
Сглотнув – в горле вдруг пересохло – Леночка шепотом задала вопрос, который очень, ну просто очень ее интересовал:
– Вы мне не верите, да?
Мирон Викентьевич не ответил, но и так понятно – не верит, считает сумасшедшей и вообще горько жалеет, что с ней связался. Он сообщит на работу, и Степан Степанович выгонит Леночку, а мама скажет: давно пора было уволиться, и вообще во всем стресс виноват.
– А... а Вельский? Вы его отпустите, да?
– А других оснований задерживать нету, – жестко ответил Мирон Викентьевич. И вдруг смягчившись, добавил: – Я вообще-то тоже думаю, что он нарочно, только думать – одно, а доказать – другое. Что ж вы так, Елена Сергеевна? Нафантазировали, напутали... я, конечно, понимаю – переволновались, ну так валерьяночки попейте. Или пустырника. Или вон, к врачу сходите.
От последнего его совета Леночка разрыдалась.
Она не сумасшедшая!
Вот только Феликса не существует.
* * *
Феликс сидел на лавочке у подъезда, в одной руке держал мороженое, в другой – огромный старый альбом: темно-бордовая нарядная обложка с золочеными буквами и кожаным шнурком, завязанным на узел, серые страницы и белый хвост невклеенной фотографии, торчавший сбоку.
Завидев Леночку, Феликс помахал рукой, и мороженое, соскользнув с палочки, шлепнулось на землю. Жаль, Леночка тоже любила пломбир в шоколаде.
Она тут же спохватилась – глупо сочувствовать потере мороженого собственной галлюцинации, и когда Феликс вполне дружелюбно сказал:
– Привет.
Леночка сердито ответила:
– Тебя не существует!
– Неужели? – Феликс поправил очки и потер кончик носа, будто пытаясь стереть коричневое пятнышко веснушки. – Тогда ты – сумасшедшая и страдаешь галлюцинациями. Тебя посадят в психушку и станут лечить, долго лечить, наверное, до тех пор, пока ты и в самом деле с ума не сойдешь.
Маленький мерзавец! Маленький несуществующий мерзавец.
– Давай лучше поговорим о том, что случилось, – предложил он. – Тебе страшно?
– Нет.
– Страшно. Все люди боятся смерти, и неважно, своей или чужой.
– Я ее не знала!
– Уверена?
Леночка хотела сказать, что да, она совершенно, абсолютно уверена – она не знала женщину из четвертой квартиры, но почему-то не сказала, а Феликс, открыв альбом, поманил к себе:
– Смотри. Красивая, правда? Да подойди ты, ничего я тебе не сделаю, если я настоящий, то физически ты сильнее, если я галлюцинация, то твоя галлюцинация, а следовательно, явление, порожденное твоим мозгом. А он, будь уверена, не причинит вреда телу.
– Зачем ты это говоришь?
– А зачем слушаешь? – Феликс погладил страницы альбома. Широкие серые листы бумажными крыльями лежали на коленях, поверху темными прямоугольничками блестели фотографии. Леночка зажмурилась, она не хотела приближаться к Феликсу и альбому, не хотела заглядывать, ничего не хотела...
– Ну и дура, – Феликс захлопнул альбом и сплюнул на землю. – Думаешь, так ты защитишься?
– От кого?
– А сама теперь и гадай. Мне пора. Скоро нянька очнется, еще и ей сопли вытирать... истеричка.
– Ты... ты... тебя не существует, – Леночка с радостью ухватилась за позабытый довод. – В ее квартире все были! Все! И никакой няньки...
– А ты думаешь, что все так просто? Сходить, посмотреть, найти одинокую женщину, желательно среднего возраста, с румянцем во всю щеку, белыми волосами и...
...и брошью с разноцветными камушками. Мелкие и много, они складываются в огромный цветок с красной середкой и причудливыми лепестками, и потрогать бы, но нельзя... а все равно хочется.
– Тише сиди, егоза, – глубокий грудной голос. Запах кипяченого молока и меда, коричневые дорожки корицы на столе, и белые – муки, черные бусины изюма в тарелке, и половинки яичной скорлупы, разложенные на плите. Будут сохнуть, а потом их разотрут в фарфоровой ступке и станут по щепотке в еду добавлять, потому что это – полезно. И это – секрет, почти такой же, как тот, что она сейчас на кухне, а не в своей комнате, смотрит, как мнут, терзают бело-желтый ком теста, сплескивая и растягивая, сворачивая длинным жгутом, и собирая в плотный комок. С розовых пальцев слетает мучная пыль, чтобы осесть на столе, на черном в красные маки фартуке, и даже на широкой, в складки юбке. А брошь под горлом блестит, незапыленная, переливается то в лиловый, то в синий, а то и вовсе мерцает сердитым багряным взглядом.
– Вот будут пироги вечером... любишь пироги? А какие? С корицею или изюмом?
Всякие. Чтобы корочка блестела, и сладкая была, и чтобы горячие...
– Молчишь, бедолажная, – рука потянулась погладить по волосам, но замерла, так и не коснувшись. – На Лизку не серчай, дурная баба, громкая, ну да пущай орет...
И розовые пальцы ловко отщипывают от мягкой полосы равные шматы теста, плюхают на стол, давят сверху скалкой.
– Вот увидишь, как ей не крутить, а Боженька все по-свойму перевернет. Как аукнется, так и откликнется...
– Что вы сказали? – раздалось над ухом. Леночка вздрогнула и очнулась. Феликса, как и следовало ожидать, на лавке не было, и альбома тоже, и даже той фотографии, уголок которой выглядывал из страниц. Зато рядом, обдавая ароматами талька, одеколона, лака для волос, жидкости для полоскания рта стоял Милослав. Тут же, поглядывая на Леночку сверху вниз с презрением и брезгливостью, прижималась к спутнику Женечка.
– Ох, простите бога ради, – Милослав протянул руку, но Леночка, памятуя о неприятных ощущениях, свою одернула и за спину спрятала. Женечка фыркнула, а Милослав сделал вид, что совсем не целовать планировал, а скажем, пылинку с воротничка блузки снять.
А может Леночке в его прикосновениях чудится что-то непристойное потому, что она сошла с ума? Вон, Женя – человек адекватный и от соседа не шарахается, даже наоборот...
– Мы идем тут, смотрим, вы стоите в раздумьях. Случилось что-то? – заботливо осведомился Милослав.