– Вставай, вставай! Господи, не хватало одного придурка на мою голову, как второй появился.
Вставать тяжело. До чего он вчера докатился? Сначала до водки. Потом был коньяк. Потом еще что-то, уже в такси и в квартире...
– Простите.
Прикрыв рукой глаза, он пытался защититься от слепящее-яркого света, в котором плыл хрупкий женский силуэт.
– А ты, – сказала незнакомка, поворачиваясь, – совсем не изменился. Что, не узнал?
– Маняшка?
– Надя. Можно Наденька. Или Надежда. Которая умирает последней, – она сидела на кухне, подперев щеку рукой, но и этот, прежде характерный жест не делал ее прежней. – Только я, друг Дима, выжила. Изменилась вот.
Стала такой, как они. Ухоженная, стильная, хищная. Неуловимо похожая на женщину в котиковой шубке. И на домашних тапочках каблуки, правда, протыкают они не кленовые листья, а толстый ковер, но ковру тоже бывает больно.
Ни к чему эти мысли. У каждого своя дорога. И Палыч так говорил. Лучше кофе пить да искать предлог, чтобы можно было свалить отсюда.
– Молока дать? Правда, не знаю, есть ли молоко. Я на кухню редко заглядываю.
Ухоженные руки с лакированными когтями, кольца-перстеньки-браслеты, золоченые кандалы на покорных запястьях. Серьги в ушках. Мертвые глаза. А раньше светились.
– Да ладно тебе, – сказала она прежним голосом. – Тоже мне... герой. Думаешь, у меня были варианты? Нет, конечно, были. Пойти в училище. На парикмахера. Я ведь и пошла. И стояла с ножницами. Ты не представляешь, до чего это мерзко. Капризные бабы, которые думают, что новая прическа решит их проблемы. И что, заплатив, имеют право мне нервы драть. Химия, от которой руки к вечеру чешутся, а кожа трещит. Жирные волосы, тонкие волосы, сухие и выпадающие, пережженные. Мерзость! И я не хотела купаться в этой мерзости до конца жизни. Подвернулся шанс – использовала. И вот...
И вот она сидит на кухне, шокируя прислугу. Поит кофеем старого товарища и зачем-то исповедуется.
– Ты красивая. И раньше была.
– Ну да. Была. Красивая. Наивная. Влюбленная. Навеки вместе. Счастье до гроба... на кресле гинекологическом мое счастье закончилось. Что кривишься? Думаешь, сама виновата? Мне все так говорили. А я не виновата. Я ведь по любви... на хрен любовь. Расчет и только расчет. Любовь же... дорогое удовольствие. И не удовольствие ничуть.
Глаза на мгновение вспыхивают и тут же гаснут под покровами ресниц.
– А ты, значит, в ментовке работаешь? Извини, но должна же я была понять, кого Владинька приволок. У него в последнее время вообще крышу сорвало.
– Ты ему кто?
– Была невеста. Теперь... бывшая подруга. Прямо как тебе.
Клокочущий смех, от которого мурашки по коже.
– Зачем он тебе? Про какие убийства ты вчера нес? Про каких таких ведьм? Рассказывай, Димочка, я ведь тварь любопытная.
– Не могу. Извини. Пора.
– Да ладно, – мягкие руки легли на плечи, Надькино лицо оказалось близко. – Я ведь нравлюсь тебе? Нравлюсь. И всегда нравилась. Только ты был слишком благороден, чтобы рушить чужую любовь. Но теперь-то...
Запах кофе, духов и сигарет. Волосы-травы, руки-лианы. Вырваться, пока не удушила. Ведьма. Ту, в нарядной шубке, называли ведьмой. И Маняшка теперь такая же.
– Мы поможем друг другу. Ты мне. Я тебе. Нужен Влад? Я помогу. Отдам. Мне не жалко.
Димыч высвободился из объятий, испытывая острое желание залепить пощечину.
Почувствовала. Отпрянула и зашипела:
– Глупый, глупый Димочка... драконоборец... кому это нужно сейчас? Посмотри на себя! Нищий герой, который вот-вот издохнет от зависти. Ты же завидуешь! Владичке, мне, тем, кто сумел забраться выше. А я тебе шанс даю. И заплатить готова. Тебе нужен маньяк? Ты думаешь, что это Владик? Возможно. Он сумасшедший.
Надежда наступала, Димыч отступал. Пятился к выходу, не решаясь отвести взгляда.
– Я помогу тебе доказать. И даже заплачу. Много. Спорим, столько тебе еще не предлагали.
– Ты сама психичка!
– Нет, Димочка, я нормальная. С волками жить по-волчьи, как говорится... Ты, кстати, где живешь? Ах да, общага. И перспектив вырваться никаких? Но хочется, правда? Чтобы квартирка, чтобы своя... хотя бы однушка.
Впору перекреститься и поверить, что она в голову пробралась, подсмотрела желание.
– Если договоримся, деньги будут. А можно сразу и квартиру. К примеру, на мне двушечка числится. Подарок, так сказать, от одного поклонника. Приличный район, хороший метраж. Заживешь по-человечески, женишься, детей заведешь. Счастлив будешь. У тебя ведь счастье простое, многого не надо...
– Ты ведьма!
– Ведьма, ага. Ведьмы выживать умеют. Так что? Договариваемся? Ты делаешь так, чтобы Влад сел, и получаешь квартиру.
– А что получишь ты?
Ответила, хотя могла бы промолчать, но, верно, решила, что победа близка:
– Я получаю компанию Влада. Я уже имею часть. Хочу остальное. Хочу самостоятельности. Свободы.
– И не жалко?
– Владика? Нет. Мы, ведьмы, вообще к жалости не предрасположены.
Домой человек вернулся незадолго до рассвета. Он долго возился во дворе: тянул воду из колодца, мыл колеса старого велосипеда, шебуршал в поленнице. И только когда небо посветлело, зашел в дом.
Дверь он запер на засов и два замка. Разулся, оставшись в тонких носках, которые нисколько не спасали от холода, скинул куртку и бухнулся на колени перед единственной иконой, и застыл надолго.
...она никогда не молилась. И икон в доме не держала, даже ту крохотную, найденную им на чердаке, велела выкинуть. А потом долго-долго объясняла, что Бога не существует, и религия – манипуляции одних людей другими.
Манипуляции в его воображении стали продолжением римских манипул, о которых она рассказывала чуть раньше. Слово в яркой медной броне, ощетинившееся мечами, оскалившееся пиками.
Потом он понял, что в неверии своем она защищалась от страха. Скажи, что нет Бога, отрекись от бессмертия души – отречешься от суда и ада. Она ошибалась. Закрытые глаза спасут от воображаемых демонов, но истинные останутся рядом.
Человек поднялся с колен. Хромая, подошел к кровати, рухнул поверх одеяла, сжался комком, но так и не решился накрыться.
...муки тела очищают душу...
Он лежал без сна и смотрел на стену с темными обоями в белом инее. Мысленно перебирал имена, к которым сегодня добавится еще одно. А скоро и второе.
Да, скоро. Чего тянуть? Время крадет силы и решительность.
– Спаси и сохрани, – прошептал он, крестясь. Потом все-таки залез под одеяло и сразу, по выработанной годами привычке, провалился в сон.