Человек, очнувшись ото сна, вскочил с кровати, схватился за штаны: мокрые!
– Тварь! – Он заплакал, как когда-то давно. Правда, теперь не перед кем было оправдываться. И никто не станет смеяться, называя Ссыкуном. И никто не заставит спать на клеенке.
– Никто, Господи, спасибо тебе... – Человек упал на колени перед иконой, крестясь, лопоча молитву и сам уже не понимая слов. Пожалуй, сейчас он был почти счастлив.
Влад отключился на полуслове. Взгляд его остекленел, губы сжались, челюсть как-то некрасиво, нелепо выдвинулась вперед, а руки вцепились в покрывало. Потом Влад начал медленно заваливаться на бок и едва вовсе не скатился с кровати, но Аленка вовремя успела подставить плечо.
– Я «Скорую» вызову, я...
Не ответил. Из носа скользнули две струйки крови, ярко-лаковой, точно ненастоящей, и Аленка вдруг подумала, что если он умрет, то она будет виновата.
Дозваниваться пришлось долго. И еще дольше объяснять, куда и зачем ехать. Слушать отказ. Снова звонить. Обещать денег... снова звонить, на сей раз Таньке. А она, опять недовольная, Мишке.
Мишка приехал быстро и не один. Из машины, приподнимая полы серого длинного пальто, словно дама фижмы, выбрался человечек. Был он лысоват, бородат и похож на карлика. Только ладони у него оказались нелепо большими, а пальцы – столь же нелепо тонкими. Они паучьими лапками бегали по лицу Влада, иногда замирая, прислушиваясь, иногда выбивая замысловатую дробь. Когда пальцы коснулись век, Влад открыл глаза.
– Пгэкгасно! – пришел в восторг доктор-карлик. – Пгосто пгэкгасно!
Он ловко перехватил запястья – Влад попытался высвободиться, но не сумел, – поднял руки, заставил выгнуть ладони, сам же, наклонившись носом к носу, уставился в глаза.
– Стагая тгавма, полагаю? Ну конечно, все пгизнаки. Вам, молодой человек, в больницу бы.
– Нет.
– Дело, конечно, ваше, но в данном случае мой долг – пгедупгедить о последствиях.
Два щелчка перед носом, прикосновение ко лбу, резкое движение, словно доктор собрался нырнуть под кровать, и печальный вывод:
– Опгеделенно, я бы настоятельно гекомендовал госпитализацию. Или, на худой конец, постельный гежим.
– И что со мной? – невзирая на слабые протесты врача, Влад сел в постели, схватился за голову и пожаловался: – Кружится.
– Ты это, давай в больничку отвезу, – подал голос Мишка, до того молчаливой статуей замерший в углу.
– С головой шутки плохи, молодой человек. Позвольте...
В руках врача появился фонарик. Тонкий лучик заметался, заплясал тайным посланием на азбуке Морзе, и Влад с шипением закрыл глаза.
– Болит? Кгужится? Звуки слышим? Голоса? Видим что-то? Позвольте вашу гуку... Что ж вы так? Со стагыми тгавмами шутить нельзя. Как давно началось? Молодые люди, не будете ли вы столь любезны, чтобы оставить нас наедине.
Мишка, хмыкнув, вывалился во двор, Алена вышла за ним, стала в отдалении, не решаясь спросить. Сомневалась, что ответит.
– Эт Фрол Степанович. По мозгам лучший. Он меня когда-то... что смотришь? Выживет твой дружок. Если Фрол Степаныч криком не идет, чтоб в больничку везли, значит, не все так плохо. Мы с Танькой разошлись.
– Что?
Переход был неожиданным, а информация ввела в ступор. Как это разошлись? У них же любовь. У них семья и планы на будущее, до самой смерти и даже потом. Квартира, дача, дети, старость...
– Это я так, чтоб знала. А Танька если... скажи, что не было у меня никакой любовницы! Не было, и все. Напридумывала. Дура! Что с ней стало? Как сглазили. Что ни слово – плевок в душу. Я ж не за так, я ж за-ради нее стараюсь. Ай...
Махнул рукой, сплюнул пожеванную, но так и не зажженную сигарету, наступил, растирая в табачную пыль. И совсем другим, деловитым, тоном сообщил:
– Я Владика проверил. Лежал он в больничке, и очень долго. А знаешь за что? Сестру свою родную убил.
Земля под ногами качнулась, холодный угол дома в спину толкнул, заставляя держаться. В обморок? Нет, нельзя в обморок.
– Да не дергайся ты. Он же малый совсем был... в общем, тут такое... я-то узнал, но мало чего. Мутное дело. Она старше была. За ним приглядывала. Родители вернулись, а она в петле. И Владик бормочет, что виноват, что играли, а он виноват... нервный срыв. Больничка. Жалко его. Ага.
Рыбу ловили со старой березы. Толстый, в три обхвата ствол в рваной бело-черной коре, нависал над самой водой. Путаные корни проволочными канатами ныряли в землю, удерживая дерево от падения. А редкие зеленые листья – береза упрямо доживала свой век – гладили речную спину.
Чтоб добраться сюда, приходилось ползти по крутому бережку, цепляясь руками за траву. После нырять в яму, в любую, даже самую засушливую засушь, полную жидкой глины. И уже после, перемазавшись по уши, карабкаться по корням. И по стволу, широкому, как конская спина.
И сидеть приходилось, как на коне, обхватывая дерево коленями да чутко прислушиваясь – не затрещит ли, не застонет сзади, упреждая о падении. Впрочем, нрав у березы был спокойный.
– И когда это было? – спросил кто-то, отвлекая Влада от темно-синей, с прожилками водорослей, воды. – Гасскажите подгобнее.
Чего рассказывать? Удочка в руке. Самодельная. Гибкая и длинная, с леской, поплавком и кусочком свинца, на котором видны отпечатки Владовых зубов. Крючок ржавый, но острый. Тетка все стонет про заразу да выбросить грозится.
Хлебный мякиш сам липнет к железу.
– Пгевосходно! – хвалит кто-то.
А то! Размах, шлепок, круги по воде. Рыбьи тени разбегаются. Тишина. Стрекоза повисла. Вот бы такую да в банку. Или приручить, чтоб всегда с собою.
Поплавок ныряет, натягивая леску-струну. Вверх! Рывком, чуть не падая. И серебристое рыбье тело вылетает из воды. Туча брызг. Смех. Пескарь на ладони. Потом второй...
– Эй ты! Чего приперся! – кричат сверху.
– Захотел и приперся!
– Твое место, что ли?
– Скажи еще, что твое!
Мечутся рыбы в воде, мечутся стрекозы над водой, пугаясь теней. Мальчишки дерутся. И тот, который отступает, наносит удар:
– А у тебя сестра психичка! Психичка-психичка-пси...
Речной песок на зубах. Удивление. У Влада нет сестры.
– Пгэвосходно! Пгэвосходно... – Голос выдергивает из воспоминаний, которые тускнеют, увядая. Было ли это вообще?
– Было, было, – уверяет доктор, пряча в рукаве монетку на веревочке. – Вопгос лишь в том, почему вы это забыли.
У него слезятся глаза, и красный нос подрагивает, точно пытается нащупать след истины.
– Я сумасшедший? – Теперь Владу не страшно признать это, но хотелось бы подтверждения. А доктор не спешит, он долго и суетливо оправляется, разглаживая несуществующие складочки на пальто. Даже не разделся. Ну да, здесь же холодно. Адски холодно!