– Ложь! Господи, они даже не понимают, что творят! Прости их... прости меня... Дай мира этой земле... Дева Мария... Магдалина милосердная, очисти глаза их, собери слезы, дабы...
Бормотание Мэтью Хопкинса сделалось и вовсе неразборчивым. Джо уже привык, что спутник его завел привычку беседовать сам с собою. И что беседам этим лучше не мешать, ибо в подобные моменты Хопкинс становился похож на одержимого. Однажды с кулаками набросился, приняв Джо за того, другого. Хотя, видит Бог, Джо на него ни капли не похож.
Поэтому сейчас Джо натянул сапоги и тихо вышел.
Хорошо.
Май месяц держит оборону, закрывает Салем влажными валами морского воздуха от южной суши. Вылизывает листья до блеска, бережет траву. Но недолго уже. Сначала солнце широким языком пройдется по окрестным скалам, выжигая мятежную зелень. А там и лето подберется, сползет в долины вязкими болотами духоты, бандами звонкого гнуса да вонью, что собирается на берегах мелких озер.
Уходить надо сейчас, пока земля за спиной не превратилась в пустыню.
Давно надо уходить. Сколько он уже в Салеме? Да, почитай, три месяца как застрял, а то и больше. Нет, никогда прежде Рыжий Джо не задерживался в поселениях так надолго. И никогда не тратил время настолько бесполезно.
Что он делает? Сидит? Ходит за безумцем? Слушает стенания да принимает покаяния, будто он, Джо, пастор.
Видит сны с черноокою девой, которая плачет и, собрав слезы горстью, льет на костры, которыми пылает город. Ничего не изменить ей, небесной. Никого не спасти ему, земному. Так зачем же?
Издали донесся тоскливый вой, который подхватили собаки. Проклятье! И тут покоя нет!
Джо сошел с крыльца, выбрался на улицу – узкий коридор между домами. Окна смотрят, точно прицеливаются, того и гляди пальнут наперекрест, не оставляя шанса.
О чем он думал, когда в это дело полез? О любви? Так той любви цена – пара монет в борделе, а то и задаром, если с девочкой ласково поговорить. Жену купить? Осесть где-нибудь? Землю копать или лошадок разводить? Гнить, как эти, салемские, черствея душой? Чтобы потом тоже кого-нибудь в ведьмовстве обвинить да под виселицу подвести?
Нет, не по нраву такая жизнь, не под него, Джо, скроена.
Тогда бросить все и уйти? Завтра же. Он обещал Хопкинсу помочь, и помогал, сколько хватило сил. Но дальше... сидеть, смотреть, ждать от моря попутного ветра? К черту!
Решено. Завтра же. Куда? А неважно, подальше от Салема.
Из подворотни выбежала собака и заступила дорогу. Крупный зверь серой масти, с порванным ухом и круглыми глазами.
– Вон пошел, – тихо сказал Джо.
Пес оскалился. Белые зубы четко выделялись на броне черной пасти, вывалившийся язык казался лиловым, а изо рта вытекала нитка слюны. Неужели бешеный?
– Вон. Пошел, – Джо потянулся к револьверу и с тоской понял: кобура пуста. Когда вынул? Зачем? Проклятый город отбирает разум!
Пес же, точно понимая беспомощность человека, зарычал. Он опустил голову – длинная грива стояла дыбом, – прижал уши, задрал губы, показывая клыки во всей их красе. Шагнул.
– Пшел...
Нож из-за пояса удалось вытащить только со второй попытки. Руки тряслись, хотя прежде-то Джо на медведя ходил, и ничего, не боялся. А тут...
– Видишь? – Лезвие блеснуло в темноте.
Пес остановился.
– Я тебя не боюсь, тварь. Я...
Джо размашисто перекрестился, повинуясь некоему внутреннему толчку.
– Я не боюсь тебя! Я с тебя шкуру сдеру! И отдам...
Пес тенью бросился под ноги, распластался на земле, уходя от удара. Толкнул, сбивая, и вместо того, чтобы схватить поверженного человека, исчез.
– Дьявол! – Джо вскочил на ноги, завертелся, выглядывая четвероногого врага, и, убедившись, что того нет поблизости, вздохнул с облегчением.
– Как есть дьявол... Господь милосердный, помилуй меня... – слова молитвы вырвались непроизвольно, и Джо еще раз перекрестился.
Значит, нет в Салеме ведьм? Или все-таки есть? Надо бы Хопкинсу рассказать... хотя Джо точно знал, что никому и ничего не расскажет. Он вернулся домой, то и дело оглядываясь: казалось, из темноты следят.
– Слышите, вы! – На пороге Джо не выдержал, обернулся и крикнул: – Я верю в Бога! Что бы там кто ни говорил, но верю! И душу свою не отдам!
– А он забавный, – сказала Элизабет, поглаживая старого волкодава. Тот блаженно жмурился и терся головой о колени девочки. – Совсем забавный.
Большой. Громкий. Сердитый. И с ножом. Опасный. Но никак не забавный. Появился. Следит. Думает, Бетти не заметила. Она все замечает, привыкла за долгие годы.
– Если хочешь, мы поиграем и с ним, – предложила Абигайль. Она забралась в пустую бочку и теперь сосредоточенно ковыряла в ней дыру. – Да, Элизбет?
– Нет.
– Почему? Бетти хочет, чтобы мы с ним поиграли. Правда, Бетти?
– Н-не знаю... он... он ведь нам ничего не сделал. Зачем тогда? И так уже... – Бетти вовремя прикусила язык. Нельзя, чтобы подруги обиделись. В конце концов, все, что они делают, – для ее же пользы. Для их общей пользы.
– Именно, Аби, мы и так уже много с кем... играем.
– Ну и что?
– Ничего. Совсем ничего. Но ты же не хочешь, чтобы они отпустили Джона Проктора? – мягкий голосок Элизабет утонул в ворчании пса. – Или стервуНерс?
Аби засопела, нож заелозил по бочке, выдирая узкие волокна древесины.
– Или еще кого-нибудь? Помнишь, Аби, мы с тобой говорили, что играть нужно осторожно. Очень-очень осторожно...
Лезвие застряло.
– А если мы будем не осторожны, то они поймут...
Бетти выбралась из закоулка и подошла к заборчику, за которым прятался дом старухи Мод. И рыжебородый великан, обещавший ей защиту и дом.
Зачем он здесь? За ней приехал? Но тогда почему, вернувшись, не стал встречаться ни с отцом, ни с Бетти? Не захотел? Или задумал что-то недоброе? Если так, то его нужно остановить.
В ладонь ткнулся мокрый нос, и горячий язык тронул пальцы.
– Все хорошо, Дикий, все хорошо, – Бетти потрепала пса по загривку. – Видишь, окна темные? На самом деле, он сейчас смотрит. И гадает, где же прячется пес, который его напугал. А ты ведь славно его напугал, хороший мой...
Рыжего Бетти увидела две недели тому у здания суда. Он стоял среди людей, возвышаясь над ними, и глядел прямо на нее. Тогда Бетти отвернулась и поспешила спрятаться. Потом мучилась два дня, не зная, рассказывать ли о встрече отцу, и если рассказывать, то как?