– Я хочу перчатки, – сказала миссис Эвелина, глядя в окно. – Красные перчатки.
В ее комнате было несколько дюжин перчаток, все, как одна, яркого красного цвета. Видимо, Джордж поначалу пытался исполнить просьбу, надеясь, что обретение столь страстно желаемой вещи вернет матери разум.
– Красные перчатки очень красиво. Вот так.
Она подняла растопыренную пятерню и повертела ею.
– Мисси отдыхать, – сказал ласкар, неотступно следовавший за мной. – Мисси надо много отдых.
Я позволил увести себя лишь потому, что увиденное было чересчур тяжело. Вернувшись в свою комнату, я лег на пол, как делал в детстве, и стал думать. Я подарил ей два года жизни. Это же много? Это больше, чем отмерил Господь? И значит, я все сделал правильно.
Вечером я спустился в гостиную. Джордж сидел у камина и пялился в огонь. Ласкар, устроившись у его ног, как верная собака, держал опиумную трубку с длинным чубуком. Он подносил чубук к губам Джорджа, и тот хватал его жадно, как младенец материнскую грудь. Но сил кузену хватало лишь на один вдох, и губы разжимались, трубка выскальзывала в смуглые ладони ласкара.
– Миста спать, – сказал он мне шепотом. – Миста болеть.
Подали ужин, состоявший из комковатой овсяной каши, мясной подливы и дрянного вина. Я заставил себя есть. Мне нужны силы. На другом конце стола устроился ласкар. Пальцами он выбирал из подливы куски мяса, тщательно разжевывал, а потом разжеванное пропихивал в рот Джорджа. Тому оставалось лишь глотать.
– Миста уже все, – сказал ласкар мне, и, как почудилось, сказал печально.
Я, пожалуй, был согласен. Не язва, а рак пожирал Джорджа, но, глядя на его страдания, я не испытывал жалости.
Я дам ему жизнь.
Многоуважаемый Натаниэль Бигсби!
Обращение к Вам суть вынужденная мера, к которой меня сподвигло беспокойство за здоровье моего кузена Джорджа. Зная, что он является Вашим другом, спешу поставить Вас в известность, что состояние Джорджа, и без того печальное, с каждым днем ухудшается.
Болезнь обессилила его.
Полагаю, что в самом скором времени мой кузен и Ваш друг отойдет в лучший из миров. И если Ваша дружба не пустой звук для Вас, то исполните его просьбу: навестите Джорджа. Он желает говорить с Вами, но не имею чести знать, о чем.
Патрик Ф.
Дневник Патрика
13 сентября 1854 года
До последней минуты я сомневался, что Бигсби появится. Он не похож был на человека, для которого другие люди имеют хоть какое-то значение. В этом случае мне пришлось бы самому наведаться в гости. Но Бигсби избавил меня от этой необходимости.
Он появился так быстро, как смог. Мы поприветствовали друг друга кивками, давая понять, что больше не враги, но и друзьями станем вряд ли. Я проводил его в дом, к Джорджу, прочно пребывавшему в тенетах опиумных снов. И Бигсби, склонившись над кузеном, спросил:
– Давно он такой?
– С моего приезда. И почти постоянно.
Я испытал удовольствие, глядя на то, как исказилось благородное лицо Бигсби. Его трость опустилась на плечи ласкара.
– Ты… тебе было велено приглядывать за ним! – кричал Бигсби, нанося удар за ударом. Ласкар же сидел, лишь голову руками прикрыв, и скулил. – Я тебя с виселицы снял. Я тебя и отправлю…
То, что случилось дальше, я полагаю знаком судьбы. Ласкар, ловкий, как змея, вывернулся и бросился под ноги Бигсби. Смуглая рука лишь коснулась нарядного сюртука, как по нему стало расплываться кровавое пятно. Бигсби охнул и выпустил трость, а ласкар, корча мерзостные гримасы, прошипел что-то на своем, индийском, должно быть, ругательство.
– Д-держи его… Д-держи… – бормотал Бигсби, зажимая рану рукой.
Но я не стал. Пусть ласкар бежит. Теперь смерть Бигсби не вызовет подозрения.
Я перенес раненого в ближайшую из комнат и, уложив на кровать, сам перевязал рану.
– В-врача… пошли за…
– Уже послал, – солгал я.
Он был обречен и знал это. Он не желал умирать в одиночестве, а потому просил меня не уходить. И я не ушел, лишь вышел за своей камерой.
– З-зачем? – спросил Бигсби, уже белый от кровопотери.
– На память.
– Ты с-странный. Всегда был. Я отговаривал Джорджа. Тогда. Не злись на него. Он пытался мне подражать. Мне приятно было. Я хотел, чтобы он подражал. Это как брат. У меня братьев не было. Он хороший. Только не умный. И я не умный, – Бигсби спешил говорить, словно опасаясь, что тот, кто свыше, оборвет нить его никчемной жизни.
Оборвет, но не раньше, чем я сделаю снимок.
– Твой аппарат стар. Есть новые. Лучше. С одной экспозиции много оттисков. Столько, сколько захочешь.
– Я знаю, – ответил я ему.
Моя камера особенная. Она будет старой, но вряд ли – устаревшей.
– Я заберу твою жизнь, – сказал я Бигсби, уж не знаю, почему. Возможно, я устал молчать столь долгое время. – Там, где я жил, была резервация, а в ней – индейцы. Их мало осталось, и с каждым годом становилось все меньше. Кого это печалило? Никого. Индейцы – дикари. Только кое о чем они знали побольше нас. Например, о том, как срисовать душу человека, или его витальную силу, если так понятнее. Перенести на материю. А с материи – передать другому человеку. Седой Медведь научил моего отца отбирать жизнь, таковы были условия сделки. Но мне он дал вторую половину секрета, и я соединил обе.
Бигсби слушал меня, не спуская взгляда с камеры.
– Одна беда, что жизни этой хватает года на два… но это же лучше, чем ничего?
Я думал, что он станет умолять меня о пощаде, о том, чтобы я забрал жизнь Джорджа, который сам уже почти мертв, но вместо этого Бигсби закрыл глаза и сказал:
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Ты заберешь мою жизнь и отдашь ее Джорджу. Два года – это много… Я и двух часов не протяну. А так… Передай ему, что мне жаль. Я и вправду любил Брианну. И если хоть так помогу, то… давай, пока я еще жив. Не тяни.
Я исполнил его желание.
Дневник Патрика
14 сентября 1854 года
Джордж спит. Не знаю, излечится ли он от опиумной зависимости или лишь от рака, но лицо его спокойно.
Тело Бигсби забрали. Полиция ищет ласкара, подробное описание которого я дал. Кажется, они не сомневаются в его виновности, как и в том, что причиной беды стала неосмотрительность Бигсби. Его репутация работает на меня.
Это хорошо.
Сегодня я сделаю последнее из того, что должен. Я спасу миссис Эвелину.
Дневник Эвелины Фицжеральд
15 сентября 1854 года