Выслушав эту исповедь, полковник посадил Индукаева в приёмной, вызвал эксперта и приказал сделать фотороботы работавших с майором людей. Сам же пошёл в лабораторию технической экспертизы, где пороли китель и фуражку Индукаева. В лацканах были обнаружены два микрофона с передающими устройствами, а в фуражке выше кокарды — радиомаяк. Майора нашпиговали импортной радиоэлектроникой, что означало постоянную слежку за ним людьми профессиональными и предусмотрительными.
В этот момент Арчеладзе подумал и пожалел о своей ошибке — не снял со старика Молодцова шляпу, плащ и пиджак: именно эти вещи унесли «грабители». И ясно зачем — освободить его от электроники и имитировать простую уголовщину…
Полковник приказал поставить на место микрофоны и радиомаяк, аккуратно зашить, отгладить всё и принести к нему в кабинет.
Когда он составлял сам штатное расписание отдела, то умышленно не заложил ни одной должности заместителя, чтобы всё держать в собственных руках, чтобы ни один исполнитель никогда не мог видеть общей картины оперативно-розыскных действий. Теперь он чувствовал желание перевалить судьбу майора на кого-нибудь, поручить это дело тому, с кого можно спросить потом, но такого человека в отделе не было. За два года сотрудники привыкли исполнять детали, в редком случае отдельные узлы, а здесь требовалось отличное знание всей обстановки…
Поэтому Арчеладзе пришлось раскладывать работу по установлению неизвестных лиц на трёх своих помощников: одного послал в кремлёвскую больницу искать среди больных хроническим гастритом подходящего под старшего из штатских, другого — в Министерство обороны установить полковника с седыми волосами и моложавым лицом, третьего — в кадры Министерства безопасности: однорукий инструктор наверняка проходил службу в КГБ, откуда и попал в Афганистан. Предстояло ещё дать задание Кутасову, но прежде полковник ушёл в комнату отдыха выпить вина. Оказалось, что запасы исчерпаны и в баре ничего не осталось в бутылках. Он тут же набрал номер телефона Капитолины.
— Солнце моё, принеси мне, пожалуйста, хорошего красного вина, — чувствуя прилив радости, попросил он. — И приходи ко мне сама, с вещами. С сегодняшнего дня будешь моей желанной помощницей.
— Что случилось? — тревожно спросила Капитолина.
А он сам не знал, что случилось и отчего ему так хочется говорить ласковые слова, значение которых до недавнего времени было утрачено для него. И казалось, навсегда…
— Ничего, хочу видеть тебя рядом.
— Хорошо, приду, — сдержанно и насторожённо проговорила она.
Кутасова он усадил рядом на стул. Блудливые, авантюрные глаза начальника группы захвата искрились в предчувствии: ему было легко рисковать ставить трюки и проводить пленэры, ибо за все его дела нёс ответственность один полковник. Прыжки совершал Кутасов, а разбиться мог Арчеладзе…
— Трюков на сей раз не будет, Сергей Александрович, — предупредил он. — Видел в приёмной майора?
— Раскосенького? Видел.
— Возьмёшь под негласную охрану. И чтобы волос с головы… У него четверо детей, а в голове… Впрочем, его вынудили, ладно.
— Что за птица? — поинтересовался Кутасов, улыбаясь хитро, но широко, от уха до уха.
Полковник сразу же вспомнил Птицелова.
— Он не птица… Он что-то вроде приманки. На него может прилететь какой-нибудь орёл. Короче, убирать его будут, понял?
— Это серьёзно, — озабоченно проронил Кутасов. — Придётся охранять его тело.
— И не только, Серёжа. Бери всякого, кто приблизится к нему, хватай, невзирая на чины и звания, — распорядился полковник. — Особенно смотри при входе и выходе из гостиницы. Могут посадить снайпера. Проверь номер на предмет мины, кормить его будут только твои ребята, из своей посуды. Но чтобы ни одна душа не заметила.
— Эдуард Никанорович… Когда я совершаю трюк, должен знать, зачем он нужен, — с расстановкой проговорил Кутасов. — Прыгать вслепую непрофессионально… Зачем я брал «Валькирию»? Ни я, ни ребята мои не знают. А работали, старались! Если бы видели, какая там охрана была… Два ряда колючки, контрольно-следовая полоса, сигнализация по периметру, управляемые телекамеры, два пулемётных гнезда на крышах. Зачем я ходил туда, товарищ генерал? Понимаю, пленэр, тренировка, тыры-пыры-пассатижи…
— Ты не догадываешься, зачем ходил? — спросил полковник.
— Хорошо бы и знать…
— С помощью материалов, которые ты добыл, мы кое-кого нашли и кое-что выяснили очень существенное.
— Да? — усмехнулся Кутасов. — Информация исчерпывающая. Но это я так могу своим мужикам сказать… А мне, товарищ генерал, нужна правда. Должен же хоть один из нас знать, за что рискует.
— Рискую я, Серёжа…
— Вы — генерал, вам донизу лететь далеко. А я — капитан, у меня земля сразу под ногами. Не обезвредили бы пулемётные гнёзда — порубили бы нас, когда уже с материалами шли назад.
— Не спрашивай меня о «Валькирии», — попросил Арчеладзе. — А о майоре я тебе скажу…
— Хотя бы об этой… птице.
— С нами кто-то давно затеял игру, капитан. Кто — пока не знаю. Похоже, и отдел наш создан для игр, для таких вот развлечений с майорами.
Кутасов тихо посвистел:
— Может, и золотой запас не пропадал?
— Может, и не пропадал…
— Теперь ясно.
— Ничего не ясно, Сергей Александрович, — вздохнул полковник. — Сработает приманка, возможно, что-то и прояснится. Помни: против тебя будут профессионалы высокого класса. Попробуй мыслить нестандартно… Впрочем, что я тебя учу. Ты — трюкач.
— Я не трюкач, товарищ генерал, — вдруг признался Кутасов. — Мне везде скучно жить. Думал, кино — чудо, искусство, потом думал, КГБ — вот это да! Там можно нервы пощекотать. Но и тут кино, игры. На другом уровне, без «хлопушки», но всё равно игры, а так надоело, откровенно сказать…
— Мне тоже надоело, Серёжа, — сказал Арчеладзе. — Да эту игру придётся доиграть. А потом…
— Ладно, товарищ генерал, доиграем, — согласился он. — Вдруг повезёт?
Провожая его, Арчеладзе вышел в приёмную — все вскочили и вытянулись.
— Где рапорт? — спросил он секретаря. Тот с готовностью выложил на стол лист бумаги, который полковник подписал не читая.
— Первое задание тебе, лейтенант, — сказал Арчеладзе, глядя на майора. — Поезжай с ним в Рязань, найди семью и спрячь её. Да так, чтобы никто не нашёл. И оставайся с ними до особого распоряжения.
— Есть, товарищ генерал! — обрадовался секретарь. Индукаев посерел, словно вмиг покрылся слоем пыли. Полковник хотел посоветовать ему, если всё обойдётся, немедленно подать рапорт об увольнении, однако помолчал: всё равно не поймёт, а говорить об офицерской чести Арчеладзе всегда почему-то стеснялся, считая это банальным. Честь, казалось ему, это то, что даётся от рождения; она не могла оцениваться, как оценивается та или иная идеологическая убеждённость, поэтому не приобреталась в не утрачивалась.