Даже не верилось, что такая невинная с виду вещица оказалась причиной стольких страданий… Он, художник, мог вдохнуть жизнь в свои картины. А этот маленький серебристый шарик воспринимал чужие мысли и страхи и воплощал их. И все те символы, которые вбивал ему в голову Дариос, с этим шариком могли стать здесь столь же реальными, как в Ином мире. Мелькнула мимолетная мысль, что такой вот шарик гораздо удобнее в обращении, чем кисти или карандаш, но Лало поскорее прогнал ее подальше.
— Я полагаю, нам все же придется вызвать Хазарда, чтобы он уничтожил эту штуку, — высказался Молин Факельщик среди всеобщего молчания.
— Они не станут ее уничтожать. Они захотят ею воспользоваться! — возразил Дариос. — И, как мне кажется, сила этой вещи пойдет не на добрые дела Жестокость и злоба, которую восприняла эта сфера, омрачили ее. Я думаю, что только маг великой силы и чистоты духа сможет теперь применить эту сферу для хороших дел!
— Мне что-то не нравится такой вариант — чтобы эти продажные парни снова прибрали к рукам силу вроде этой! — сказал принц. — Мы только-только более-менее с ними совладали… — Все взгляды вернулись к сверкающему шарику, который, как ртуть, переливался в пальцах художника.
— Может быть, есть и другой выход… — медленно сказал Лало.
* * *
— Это ты во всем виноват, не отпирайся! — говорил Молин Факельщик. Лало отнял кисть, которой он заливал на фреске мантию принца Кадакитиса, и повернулся к жрецу.
— Мы проследили, откуда взялся этот чертов шарик — от служанки Бейсы к гвардейцу, который выиграл безделушку в кости у другого солдата, а тот, в свою очередь, получил эту штуковину в подарок от одной из девиц Дома Сладострастия. А этой девице шарик достался от некоего Аглона, тоже в подарок. А этот Аглон нашел шарик, когда помогал твоему, заметь, сыну откапывать из-под развалин здания Гильдии Магов твоего, заметь, ученичка — причем совсем недавно! — Выражение лица Факельщика было трудно рассмотреть из-за густой тени зонтика.
— Но ведь это я помог вам найти способ избавиться от этой штуки, разве нет? — спокойно заметил Лало.
— А с чего это ты взял, что, если все мы дружно закроем глаза и вообразим, что усилитель исчез, он действительно растворится в воздухе? — спросил жрец с нескрываемым любопытством — У меня самого на это просто не хватило бы сил. А этот шарик, похоже, мог усиливать образы, которые возникают в человеческом воображении, оживлять их. Так почему было не попробовать?
Лало с трудом удалось не выказать своего волнения Его лицо не дрогнуло. Никому нельзя показывать, что он боялся. Боялся, что его план не сработает или при этом случится что-нибудь непредвиденное… Но все уже позади. И мысли его теперь спокойны, как и весь город, который избавился наконец от кошмарных видений и может спать спокойно, не пугаясь никаких потусторонних теней.
— А ты изменился, художник. Девять лет назад ты не отважился бы даже представить себе такое…
— Изменился? — Лало искренне рассмеялся. — А кто из нас не изменился? И ты изменился, жрец. Да только какой от этого прок, если вы так ничему и не научились?
— А чему научился ты, художник? — Молин Факельщик с любопытством разглядывал Лало.
— Тому, что я — не серебристый шарик, который можно использовать, а можно выбросить — как кому вздумается, — ответил Лало. — Я буду рисовать ту истину, о которой ты меня попросишь, Факельщик, но не пытайся заставить мою магию лгать.
Жрец какое-то мгновение разглядывал Лало, будто увидел в первый раз, потом коротко хохотнул, повернулся и ушел.
Лало проследил взглядом, как Факельщик обогнул выступ крепостной стены, направляясь обратно во дворец. Затем художник снова посмотрел на грубую штукатурку стены, которую покрывал фреской. Нижний угол слева показался каким-то пустым, туда обязательно надо добавить какое-нибудь цветовое пятно — какую-нибудь мелочь, чтобы уравновесить тяжелые грозовые облака справа. Внезапно губы художника изогнулись в лукавой улыбке. Он смешал немного белой и черной краски так, чтобы получился серебристо-серый оттенок.
Лало опустился на колени и аккуратно вписал контуры шарика между двумя камешками. Это нужно было сделать сейчас, пока он помнил размеры и вес и ощущение прохладной гладкой поверхности в руке. Пара легких касаний красками других цветов — и поверхность серебристого шарика заиграла, как радуга, с точностью воспроизводя мерцание света на настоящем шарике — таким, каким запомнил его Лало в покоях Бейсы. Дариос сказал, что просто стыдно потерять навсегда такое сокровище. Так где же лучше всего спрятать его, как не здесь?
Здесь оно будет в безопасности. Будем надеяться, никто даже внимания не обратит на маленький шарик, застрявший между камнями, и не сможет им воспользоваться. Никто, кроме него самого. «Надеюсь, мне никогда не придется снова вдохнуть жизнь в эту вещь. Но если будет нужно — я сделаю это, — думал Лало-Живописец, последним мазком белой краски добавляя серебристый отблеск на округлом боку маленького шарика. — Молин Факельщик хотел знать, чему я научился… Я и сам только сейчас начинаю это понимать…»
Клубы пара. Лошадь стояла спокойно, пока Страт мыл ее и обтирал ветошью, расплескивая воду на грязный пол конюшни.
Самая обыкновенная, ничем не примечательная лошадь, если не считать небольшого пятна не правильной формы на крупе. А так — ничего особенного. Крит злился из-за того, что Страт столько возится с этой тварью. Критиас фактически был сейчас главой клана пасынков, соратником Бога. Но, в отличие от своего напарника Стратона, он немного опасался нежити.
Эта лошадь однажды уже погибла под Стратоном, но вернулась к нему из адской бездны. И спасла его от смерти. А Стратон теперь платил своей лошади преданностью, которую она заслужила.
А то небольшое пятнышко на крупе — это особая метка, такая непременно есть у всех созданий, которые Ад выпустил обратно.
И эта метка никоим образом не приуменьшала ни отваги, ни верности. Так, во всяком случае, считал Страт.
«Лошадь лучше человека, — думал Страт. — Лучше любящей женщины — которая в конце концов может оказаться вероломной обманщицей».
Критиас тоже не раз спасал ему жизнь, и Страт, как мог, старался выразить ему свою благодарность. Но Крит есть Крит — его мало занимали разные там тонкие чувства. Одному-единственному существу во всем этом мире можно было безгранично верить, доверять — как самому себе. Лошадь стояла, прикрыв глаза, и наслаждалась теплом жизни…
После смертельного холода Ада.
Стратон подумал, что он и сам слишком хорошо знает, что такое холод. Не зря же он, если это только было возможно, старался не выходить в холодные дни.
И, кроме всего прочего, была еще женщина — колдунья, которая часто являлась ему в снах.
Крит сказал: «Выкинь ее из головы!»
Но разве можно забыть свои сны…