Но Ишад сказала:
— Давай, иди домой! Нечего тут топтаться. Ну, мало ли — еще один мертвяк, для Санктуария это обычное дело.
Девушка-служанка перевела дыхание и долго, слишком долго смотрела в глаза Ишад — как будто заклятие коснулось и ее…
Что ж, вполне возможно. Такого рода проклятия не очень прицельны. В мире, где никому ни до чего нет дела, где люди так редко помогают друг другу, имело значение только желание самой Ишад. А Ишад сейчас чувствовала только раздражение и нарастающую злость, от того только, что так не вовремя подвернулась эта девчонка, и оттого, что маленькая мерзавка оказалась такой храброй… А может, она сумела увидеть, что такое Ишад?
Вряд ли. Такое под силу очень немногим. Мало кто понимает, что она такое — и то только те, кто о ней наслышан. Людей пугает непонятное.
— Иди! — прошептала Ишад. Служанка повернулась и побежала, прихрамывая, по улочке.
Ишад проводила ее, перепрыгивая с камня на камень — на случай, если девчонка вляпается еще в какую-нибудь неприятность. Неприятности обычно приходят не по одной, они наваливаются скопом, как акулы на раненую рыбу. Ишад видела, как служанка, стуча башмаками, взлетела вверх по лестнице дома в конце улочки, слышала, как захлопнулась дверь, и вскоре увидела неяркий свет, пробивающийся сквозь неплотно прикрытые ставни. Ишад подумала, что девчонке удалось все же, хоть и с трудом, зажечь свет. Ей нужен был свет.
Ишад помнила, каково это — нуждаться в свете. Смутно помнила. Это было так давно…
У самой Ишад были другие желания, она нуждалась совсем в ином — и нуждалась остро. С тех пор как ушел Страт — с тех пор как Ишад разорвала узы, которые приковывали его к ней, Ишад жила охотой для поддержания своего естества. И могла выбирать жертвы по собственному усмотрению.
Она пошла дальше — в самые трущобы Санктуария, в сторону гавани, к югу от «Единорога». Наконец Ишад повезло — какой-то грабитель обратил внимание на роскошное платье.
— Мне нечего тебе дать, — сказала она, чувствуя себя немного виноватой или, по крайней мере, делая вид, что испытывает угрызения совести. Грабитель был совсем молоденький и не казался злобным или жестоким. И, наверное, что-то в том, как держалась Ишад, насторожило его и встревожило. Парень несколько раз оглянулся по сторонам, как будто ожидал какой-нибудь засады, в которой эта женщина могла играть роль приманки — уж слишком не на месте она казалась здесь, на этой грязной темной улочке.
Однако он все же решил настоять на своем. Он выхватил нож и отступил на пару шагов — на случай, если женщина решит на него наброситься или кто-нибудь еще вдруг явится из ночного мрака ей на помощь. Парень потребовал денег.
Этот нож и решил его судьбу. Ишад распахнула плащ, поймала взгляд парня и сказала низким, глубоким голосом:
— Ты вправду хочешь получить то, что я могу тебе дать?
Грабитель нерешительно замялся… Лезвие ножа тускло поблескивало в темноте.
— Шлюха! Чертова шлюха!
— Я знаю одно местечко… — сказала Ишад, потому как, присмотревшись, разглядела, что парень был бы очень даже ничего, если его как следует отмыть. И достаточно умен — а значит, сможет остаться в живых, по крайней мере, на несколько дней.
И даже дольше — если будет послушным.
Он пошел с нею в дом на речной набережной — в тот дом, на который прохожие старались не смотреть, а если и смотрели, то старались не замечать. В дом, спрятанный за густой живой изгородью и низенькими коваными воротами, затерянный среди буйно разросшихся кустов и полузасохших деревьев…
Ей захотелось света — и пламя вспыхнуло на фитилях свечей и в светильниках — яркое, такое яркое, что юный грабитель выругался и прикрыл глаза, вскинув к лицу руку, в которой сжимал нож — он никогда не выпускал оружия из рук.
Тасс выругался еще раз, когда глаза привыкли к свету и он смог как следует осмотреться. В доме, который изнутри оказался гораздо просторнее, чем казалось снаружи, в жутком беспорядке были навалены шелка и бархат, сверкающая парча, дорогая мебель и всякие драгоценные безделушки.
Прежде всего в глаза бросалась роскошная кровать под балдахином, с шелковым бельем. Ишад никогда не застилала кровать, только поправляла время от времени. Она сбросила плащ на пол — темно-синий бархат разлился посреди ярко расцвеченного ковра, как чернильная клякса. Ишад была вся в черном, только ожерелье на шее сверкало, как капли крови. Смуглая кожа, черные, как ночь, прямые волосы, глаза…
Он забыл обо всем на свете. Забыл о грабеже. Забыл обо всем, кроме этой женщины. Он не обратил внимания даже на то, что она заставила его пройти в заднюю комнату и помыться. Он не помнил, как она дала ему богатую одежду и дорогое душистое мыло, каким пользуются вельможи… Ее пальчик скользнул вдоль его шеи… Она сказала — нежно, мягко, окутав его ароматами нездешних благовоний и мускуса:
— Делай все, что я тебе скажу, и останешься здесь не на одну только ночь. Ты сможешь пробыть здесь много, много дней и ночей — ну, как, ты не против? Тебе не придется больше воровать. У тебя будет все, что только ты пожелаешь. Понимаешь?
Ему не верилось, что это происходит с ним на самом деле. Он мог только смотреть на нее, зажав в руке кусок мыла… Потом спросил:
— Ты — ведьма?
— А ты как думаешь?.. И — как тебя зовут?
Говорить свое имя ведьмам — опасно. Он слышал об этом краем уха. Он заглянул ей в глаза и, сам себе удивляясь, понял, что отвечает правдиво:
— Тасс. Тасс Чанди.
Ее палец скользнул по его подбородку.
— Сколько тебе лет, Тасс?
Он соврал, зная, что она все равно наверняка его старше, хотя он понятия не имел, на сколько:
— Двадцать два.
— Девятнадцать, — сказала она, и Тасс понял, что обманывать ее — чертовски глупо и опасно. И тогда он испугался. Но она поцеловала его в губы — так нежно и сладко и оставила одного — принимать ванну в предвкушении того, что будет дальше…
Юношу переполняли сладостные мечты и надежды, голова шла кругом от возбуждения — такого не случалось с ним с тех пор, как ему исполнилось двенадцать лет…
Едва он успел помыться, как снаружи донесся лязг захлопнувшейся железной калитки. Одолеваемый тревожными мыслями о не вовремя вернувшихся мужьях, или великанах-людоедах, или еще один Шальпа знает о чем, что могло помешать его любовным намерениям, юноша поспешно натянул на себя одежду, которую оставила ему женщина.
* * *
Крит осторожно миновал запущенный сад, не сводя глаз с входной двери. Он был уверен — вампирша уже знает, что он здесь.
Сжимая рукоять меча, чтобы придать себе уверенности — хотя кто знает, пригодится ли ему на этот раз верный клинок? — Крит пробирался сквозь заросли, проходил под засохшими деревьями, поднимался вверх по шатким ступеням крыльца.