Антилопа подсел к огню, скрестив ноги и опершись локтем о колено, он положил подбородок на раскрытую ладонь и начал подробный рассказ о нападении на лагерь белых.
Так прошло около часа; вдруг вестник поднялся наполовину с земли и откинул с головы шкуру бизона, защищавшую его от тумана. Черная Птица сидел все так же неподвижно, устремив глаза на остров.
— Молчание ночи нашептывает мне, — проговорил Антилопа, — что такой славный вождь, как Черная Птица, должен еще до восхода овладеть своими врагами и насладиться их предсмертной песней!
— Мои воины не могут ходить по воде, как по суше, — возразил предводитель, — а люди севера разят наповал, если видят цель! Они не походят на людей юга, в руках которых ружья трепещут, будто колеблемые ветром тростники!
— Черная Птица, верно, потерял много крови, и от этой потери мутится его ум и ясность взгляда. Если он позволит, то я буду действовать за него, и к утру его мщение совершится!
— Распоряжайся, — согласился вождь. — Кем бы ни совершилось мщение, оно будет отрадой моему сердцу!
— Хорошо, я доставлю сюда трех белых и того пленника, который остался без скальпа!
При этих словах Антилопа поднялся и исчез в тумане. Черная Птица продолжал по-прежнему сидеть неподвижно, устремив пристальный взгляд на едва видневшийся вдали островок.
Там в сердцах трех охотников, которым угрожала смертельная опасность, происходила такая же тяжелая борьба, и сон бежал от них.
Подстерегаемые бдительными врагами, защитники островка не могли надеяться, как накануне, еще раз распалить ярость краснокожих. Розбуа и Хосе слишком хорошо знали неодолимое упорство индейцев и не предавались тщетным надеждам на то, что бесплодная осада наконец наскучит Черной Птице, он прикажет своим воинам возобновить нападение и таким образом подставит апачей под убийственный огонь белых. Что вождь твердо решил непременно захватить всех четверых, или хотя бы троих, живыми, истомленными голодом и сломленными страхом предстоящих пыток, не вызывало ни малейшего сомнения.
Под влиянием столь мрачных размышлений все трое молча коротали время и, судя по всему, решились скорее погибнуть, нежели попытаться спастись, постыдно бросив раненого гамбузино на произвол дикарей. Фабиан ожидал смерти так же спокойно, как и его старшие товарищи. Он предпочитал смерть с оружием в руках мучительной гибели, уготованной им всем мстительными краснокожими.
Глубокая тишина, в которую погрузились окрестности, служила доказательством в глазах опытных охотников, что враги не отказались от своих намерений, но Фабиану эта тишина казалась добрым знаком, милостью, ниспосланной с неба, которой следовало воспользоваться.
— Все уснуло вокруг, — проговорил юноша, — не только индейцы и все живое, но даже сама река, кажется, замедлила свое течение. Костры и те угасают. Может, нам воспользоваться этими минутами, чтобы устроить вылазку на один из берегов?
— Это индейцы-то спят? — с горечью проговорил Хосе. — Да они спят, как эта река, которая кажется неподвижной, а тем не менее несет свои воды до самого океана. Вы не успеете проплыть и трех футов, как индейцы бросятся вслед за вами, как койоты за оленем! Не предложишь ли что-либо получше, Розбуа?
— Ничего не могу придумать, — развел руками канадец, выразительно взглянув на беспокойно ворочающегося во сне гамбузино.
— Что ж, если у нас нет иного выбора, — сказал Фабиан, — умрем с честью друг подле друга, как предписывает христианский долг. Если победим, поможем этому несчастному, если погибнем — то, по крайней мере, перед судом Всевышнего никто не упрекнет нас, что мы покинули христианина, доверенного Господом нашей защите.
— Да будет так, — торжественно провозгласил Розбуа. — Доверим свою судьбу Провидению, Фабиан. Оно свело нас после долгой разлуки, оно одно решит нашу дальнейшую участь. И я бесконечно счастлив, что могу еще побыть рядом с тобой, прежде чем наступит вечная разлука…
— Собачьи дети! — вдруг крикнул Хосе. — Что это они еще придумали?! Взгляните, — испанец махнул рукой вверх по течению.
Там, пока еще вдалеке, возникло большое красноватое пятно света. Оно будто скользило по воде, явно приближаясь к островку. Его свет становился все ярче и легко пронизывал туман, хотя над водой тот был так густ, что его, казалось, можно было хватать руками.
Скитальческая жизнь закалила характер канадца; в отличие от темпераментного, склонного предаваться гневу Хосе, в критические минуты он обретал уверенность в собственных силах. Он давно и твердо усвоил, что встреченная со спокойствием опасность считается наполовину преодоленной, какой бы грозной она ни была. Вот и сейчас он хладнокровно сказал Хосе:
— Не ты ли недавно толковал о выкуривании лисиц из нор? Так вот апачи решили проделать с нами нечто в этом роде!
— Брандер! — догадался Хосе. — Они же изжарят нас заживо! — ярился бывший микелет.
— Ты прав, — кивнул Розбуа. — Боюсь, они изжарят нас прежде, чем иссякнет наша провизия и заряды. Вот если бы можно было пустить навстречу огонь, но мы, увы, не в прерии, и потому все преимущества на стороне краснокожих.
— Все же лучше бороться с огнем, — заметил Фабиан, — чем ожидать смерть в полной бездеятельности.
— Верно, — согласился Красный Карабин, — но огонь страшный противник, с ним не так-то легко справиться.
У осажденных не было никаких средств к борьбе с плавучим костром, который неумолимо приближался к островку.
Оставалось броситься в воду, но это значило бы отдать себя во власть индейцев, которые или пристрелили бы их в воде, или, скорее всего, захватили бы живыми. Хитроумный Антилопа, решивший поджечь островок, именно на это и рассчитывал. По его приказанию индейцы срубили большое ветвистое дерево и устроили с помощью перевитых листьев и ветвей нечто вроде плота, на который настлали толстый слой травы, а сверху веток, подожгли эту адскую машину и пустили по течению к островку. Неслышно скользя по воде, неслась она вперед; до слуха наших охотников доносилось уже потрескивание от огня сухих сучьев, и среди черных клубов дыма, подымавшихся ввысь, вырывались длинные языки пламени, свет которого становился все ярче, так что на берегу против островка можно было уже разглядеть темную фигуру индейского часового.
При виде его Хосе не смог удержаться от искушения.
— Подожди, собака! — воскликнул он. — Хоть ты-то не будешь рассказывать своим родичам о последних минутах христиан!
Между тростниками мелькнуло дуло винтовки, и в ту же минуту тишь расколол выстрел, вслед за которым стоявший на берегу индеец тяжело осел на землю.
Как ни странно, апачи будто не обратили внимания на выстрел с островка; берега остались по-прежнему погруженными в зловещее спокойствие. Вопреки обычаю, ни одно восклицание не сопроводило последний вздох павшего воина.
Пламя своеобразного брандера, неумолимо приближавшегося к острову, уже ярко освещало искаженные бессильной яростью черты бывшего микелета.