— Не строй из себя дикаря: Ты отлично знаешь, что более цивилизован, чем кто-либо в Монтане.
— A y тебя хватит цивилизованности пригласить Мартина к обеду? Это не противоречит твоему пониманию этикета? — спросил Хэзэрд, лукаво усмехнувшись. — Тебе ведь он нравится? — И он с усмешкой взъерошил перья на ее элегантной бархатной шляпе.
Быстро отпрянув назад, Дэзи пригладила дорогие перья самым тщательным образом. Она одевалась у французских кутюрье. Унаследовав рост и замечательные глаза отца, Дэзи Блэк была прекрасна, как ее мать — Не беспокойся, отец, я не останусь старой девой.
Это маловероятно, подумал Хэзэрд, разбирающийся в женской красоте, но его реплика была тактичным напоминанием о взглядах Дэзи на женские права.
— Я не вмешиваюсь в твои дела, но если ты интересуешься Мартином Содербергом, то, черт побери, давай предпримем что-нибудь в этом направлении.
— «Мы» не очень подходящее слово в этом смысле, отец. — Она примирительно коснулась его руки.
Хэзэрд только пожал плечами, улыбнулся и прекратил разговор.
Когда они добрались до городского дома на холме, он разыскал Блэйз за столом в библиотеке.
— Завтра, радость моя, — сказал он, — пригласи на обед Мартина Содерберга.
Блэйз оторвалась от написания письма и взглянула на него. Хэзэрд заговорил, едва войдя в комнату, значит, это серьезно.
— Не удивляйся, так нужно. — Он снял шелковый шарф одним движением и кинул его на стул. — Устроим большой обед, но чтобы все было тактично, и Дэзи ничего не заподозрила.
Однако вошедший слуга прервал их разговор, объявив, что явился Фокс и требует, чтобы его немедленно приняли.
— Вы нашли его? — с беспокойством спросила Блэйз, как только Фокс перешагнул порог комнаты Фокс отчитался о розысках, рассказав о поисках районе магазина Крессвелла, ответил на вопросы Хэзэрда о времени и припасах, количестве снега и получил указание сменить Блю, когда тот спустится с гор на следующий день.
Безуспешные поиски Трея взволновали Блэйз больше, чем Хэзэрда, она тревожилась за его здоровье. У Хэзэрда же была твердая уверенность в умении сына выживать. Молодой человек может позволить себе маленькие шалости, подумал он, услышав об уединении Трея и Импрес, но если Блэйз думает иначе, это ее право матери. А он не настолько дурак, чтобы указывать на ошибки в ее рассуждениях.
Все дни, которые Трей проводил с детьми, были веселыми и приятными. После того как снегоступы были сделаны, они занялись луком и стрелами, а перед ужином в этот день лепили снеговиков. Затем Трей вместе с Гаем натаскали воды, чтобы все могли помыться. Два бака были наполнены и поставлены на огонь, перед очагом были повешены занавески, и все по очереди мылись в большом тазу на полу.
За ужином отмытые добела лица и оживленные глаза создавали идиллическую картину благоденствия и довольства. Трей распевал со всеми английские и французские песни (которых он раньше не знал), и, когда Импрес прошептала, перед тем как отправить детей спать: «Благодарю тебя!» — ему захотелось ответить, что и он благодарен ей. Но это прозвучало бы слишком подозрительно: Импрес и так вела себя очень обеспокоенно. Временами он наблюдал, что она наслаждается его обществом, а потом внезапно обрывает себя, словно считая, что слишком далеко зашла. В этих случаях она была совершенно не похожа на увлекающуюся и импульсивную Импрес у него дома, но он относил изменения ее настроения за счет постоянного присутствия детей.
Поэтому ночью он неутомимо прокапывал в снегу проход, так как собирался объясниться с Импрес наедине, без детей. Он уже приготовил для них теплую постель в душистом сене на чердаке в конюшне и запасся двумя стегаными одеялами.
Это только сон, подумала она в расслабленном забытьи, издав низкий, оборвавшийся где-то глубоко в горле стон. Бессознательно приподняв голову, Импрес потянулась, чтобы прикоснуться к прохладным губам рядом с ней. От прикосновения к ним по всему телу распространилось тепло, блаженное и восхитительное. Удивительно, что загадочное удовольствие сопровождалось ощущением холода на губах, щеках и нежной чувствительной коже на горле. Она застонала еще раз, удовлетворенно, словно мурлыкающая кошка, от вспыхнувшего глубоко под ложечкой огня, который стал распространяться еще ниже по животу.
Ее руки мгновенно отозвались на захватившее ее чувство, обвившись вокруг стройной и сильной мужской шеи. В ответ она услышала стон, который словно возбудил в ней лихорадку, обжигавшую нервы.
Если бы-кто-нибудь мог наблюдать в течение этих дней Трея и Импрес, он без труда предсказал бы закономерность их порыва: молодость и страсть взяли свое так же, как и разгоревшийся пожар, если его подавлять, вспыхивает с большей силой. В этом опаляющем огне недомолвки, намеки, волнующие вопросы, вынужденные отступления были очень горючим материалом.
Когда Трей на руках вынес ее на улицу, мороз не остудил разгоряченные чувства. Импрес коснулась губами мочки его уха и окончательно проснулась. Трей нес ее, завернутую в одеяло, по проделанному им широкому проходу прямо в пахнущий сеном рай.
Одним движением он опустил ее на мягкую постель, сняв с нее ночную рубашку, и тут же накрыл тяжелым одеялом. Импрес, не отрываясь, смотрела, как он раздевался. Ей казалось, что необъяснимое колдовство происходит в ночи, и она испытывала непреодолимое желание обладать прекрасным мужским телом, открывшимся перед ней.
Присев на корточки, Трей наблюдал за ней, напоминая своей позой и темной кожей языческого идола — широкоплечего, мускулистого, с серебристыми глазами, сияющими, словно драгоценные камни. Он протянул руки, и Импрес заметила, что они дрожат.
— Я словно мальчишка. Так ты действуешь на меня. — Трей улыбнулся недоуменно и печально. — Я не привык к этому. Больше не покидай меня.
Импрес не могла ответить ему однозначно, слишком уж разные, как она считала, представления были у них, но сейчас, в эту ночь, только Трей ей нужен. В этот момент их стремления оказались едины.
Она выпростала руку из-под одеяла и протянула ее Трею, прежде чем он поднялся. Им казалось, что они никогда прежде не касались друг друга, словно их страсть только что вспыхнула. Чувство новизны было столь необычно для этого сильного и мужественного человека, как если бы время повернулось вспять.
— Иди сюда, ты замерз, — прошептала Импрес. Ее глаза не отрывались от атлетичных рук и грудной клетки Трея. Была зима, а он был наг.
— Мне не холодно, — прошептал он. — Мне жарко.
Ему никогда больше не будет холодно. Трей был уверен в этом, пусть даже Импрес не понимает всего. Тепло было внутри него.
— Потрогай, — сказал он, и его рука протянулась к ней, перстень с драгоценным камнем сверкнул в лунном свете.
Пальцы Трея коснулись ее и скользнули вниз по руке, пока их руки не переплелись. Кожа у него была горячая. « Такая горячая, — подумала Импрес, — что можно обжечься».