Он словно видел в этом ясном дневном свете свое будущее, – ему снова предстояло жить во всю силу своего ума, воли, большевистской страсти.
Чувство уверенности и молодости смешалось с печалью об ушедшей женщине, она представилась ему бесконечно милой.
Но сейчас она не казалась навеки потерянной. Вместе с силой, вместе с прежней жизнью вернется к нему она. Он шел за ней!
Старик в насаженной на лоб пилотке стоял над горевшим на полу костром и переворачивал штыком жарившиеся на листе кровельной жести картофельные оладьи; готовые оладьи он складывал в металлическую каску. Увидев связного, он быстро спросил:
– Сережа там?
Связной строго сказал:
– Начальник пришел!
– Сколько лет, отец? – спросил Крымов.
– Шестьдесят, – ответил старик и объяснил: – Я из рабочего ополчения.
Он снова покосился на связного.
– Сережка там?
– Нету в полку его, видно, он к соседу попал.
– Эх, – с досадой сказал старик, – пропадет.
Крымов здоровался с людьми, оглядывался, всматривался в подвальные отсеки с наполовину разобранными деревянными переборками. В одном месте стояла полковая пушка, глядела из бойницы, прорубленной в стене.
– Как на линкоре, – сказал Крымов.
– Да, только воды мало, – ответил красноармеец.
Подальше, в каменных ямах и ущельях стояли минометы.
На полу лежали хвостатые мины. Тут же, немного поодаль, лежал на плащ-палатке баян.
– Вот дом номер шесть дробь один держится, не сдается фашистам, – громко сказал Крымов. – Весь мир, миллионы людей этому радуются.
Люди молчали.
Старик Поляков поднес Крымову металлическую каску, полную оладий.
– А про то не пишут, как Поляков оладьи печет?
– Вам смех, – сказал Поляков, – а Сережку-то нашего угнали.
Минометчик спросил:
– Второй фронт не открыли еще? Ничего не слышно?
– Пока нету, – ответил Крымов.
Человек в майке, в распахнутом кителе сказал:
– Как стала по нам садить тяжелая артиллерия из-за Волги, Коломейцева волной с ног сбило, он встал и говорит: «Ну, ребята, второй фронт открылся».
Темноволосый парень проговорил:
– Чего зря говорить, если б не артиллерия, мы тут не сидели бы. Слопал бы нас немец.
– А где ж, однако, командир? – спросил Крымов.
– Вон там, на самом переднем крае примостился.
Командир отряда лежал на высокой груде кирпича и смотрел в бинокль.
Когда Крымов окликнул его, он неохотно повернул лицо и лукаво, предостерегающе приложил палец к губам, снова взялся за бинокль. Спустя несколько мгновений его плечи затряслись, он смеялся. Он сполз и, улыбаясь, сказал:
– Хуже шахмат, – и, разглядев зеленые шпалы и комиссарскую звезду на гимнастерке Крымова, проговорил: – Здравствуйте в нашей хате, товарищ батальонный комиссар, – и представился: – Управдом Греков. Вы по нашему ходку пришли?
Все в нем – и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа – было дерзким, сама дерзость.
«Ничего, ничего, согну я тебя», – подумал Крымов.
Крымов стал расспрашивать его. Греков отвечал лениво, рассеянно, позевывая и оглядываясь, точно вопросы Крымова мешали ему вспомнить что-то действительно важное и нужное.
– Сменим вас? – спросил Крымов.
– К чему? – ответил Треков. – Вот только курева, ну, конечно, мины, гранаты и, если не жалко, водочки и шамовки на кукурузниках подбросьте… – Перечисляя, он загибал пальцы на руке.
– Значит, уходить не собираетесь? – злясь и невольно любуясь некрасивым лицом Грекова, спросил Крымов.
Они молчали, и в это короткое молчание Крымов превозмог чувство своего душевного подчинения людям в окруженном доме.
– Дневник боевых действий ведете? – спросил он.
– У меня бумаги нет, – ответил Греков. – Писать не на чем, да и некогда, да и не к чему.
– Вы находитесь в подчинении командира сто семьдесят шестого стрелкового полка, – сказал Крымов.
– Есть, товарищ батальонный комиссар, – ответил Греков и насмешливо добавил: – Когда поселок отрезали и я в этом доме собрал людей, оружие, отбил тридцать атак, восемь танков сжег, надо мной командиров не было.
– Наличный состав свой на сегодняшнее число точно знаете, проверяете?
– Зачем мне проверять, я строевых записок не представляю, что я, в АХО и на допе снабжаюсь? Сидим на гнилой картошке и на гнилой воде.
– Женщины в доме есть?
– Товарищ комиссар, вы вроде допрос мне учинили?
– Ваши люди в плен попадали?
– Нет, такого случая не было.
– Все же, где ваша радистка?
Греков закусил губу, брови его сошлись, и он ответил:
– Девушка эта – немецкая шпионка, она меня завербовала, а потом, я ее изнасиловал, а потом я ее пристрелил. – И, вытянув шею, он спросил: – Такого, что ли, ответа вам от меня нужно? – И с насмешкой сказал: – Я вижу, дело штрафным батальоном пахнет, так, что ли, товарищ начальник?
Крымов несколько мгновений молча смотрел на него и сказал:
– Греков, Греков, закружилась ваша голова. И я в окружении был. И меня спрашивали.
Он посмотрел на Грекова и медленно сказал:
– У меня есть указание, – в случае необходимости отстранить вас от командования и переподчинить людей себе. Зачем вы сами прете на рожон, толкаете меня на этот путь?
Греков молчал, думал, прислушивался, потом сказал:
– Стихает, успокоился немец.
– Вот и хорошо, посидим вдвоем, – сказал Крымов, – уточним дальнейшее.
– А зачем сидеть вдвоем, – сказал Греков, – мы тут воюем все вместе и дальнейшее уточняем вместе.
Дерзость Грекова нравилась Крымову, но одновременно и сердила. Ему хотелось сказать Грекову об украинском окружении, о своей довоенной жизни, чтобы Греков не принимал его за чиновника. Но в таком рассказе, чувствовал Крымов, проявилась бы слабость его. А Крымов пришел в этот дом проявить свою силу, а не слабость. Он ведь не был политотдельским чиновником, он был военным комиссаром.
«Ничего, – подумал он, – комиссар не подкачает».
В затишье люди сидели и полулежали на грудах кирпича. Греков произнес:
– Сегодня немец уже больше не пойдет, – и предложил Крымову: – Давайте, товарищ комиссар, покушаем.
Крымов присел рядом с Грековым среди отдыхавших людей.