Возможно, что эти улыбки ничего не значат, что они выражают только доброту ее сердца, дружбу и невинное кокетство, но вы не можете подавить в себе зависть и подозрение. А если она улыбается не без причины, если это улыбка любви и простая девушка сделала своим избранником молодого подмастерья или этого увальня с кнутом — вас ждут самые ужасные страдания, какие только знает человеческое сердце. Это не простая ревность. Это гораздо более мучительное чувство, потому что оно отравлено ядом уязвленного самолюбия. О, его нелегко пережить!
Такие именно муки испытывал я, шагая взад и вперед по штормовому мостику. Счастье еще, что пассажиры все разошлись. Я не в силах был скрывать обуревавшие меня чувства. Мой вид и дикая жестикуляция выдали бы меня и дали бы повод к насмешкам и шуткам. Но я был один. Рулевой в своей стеклянной будке меня не замечал. Он сидел ко мне спиной, устремив пристальный и зоркий взгляд на воду, и был слишком поглощен песчаными отмелями, корягами и плывущими по реке бревнами, чтобы обращать внимание на мои безумства.
То была Аврора! В этом я нисколько не сомневался. Я не мог ошибиться, не мог спутать ее ни с кем. Только она одна на свете обладала столь пленительной, но, увы, пагубной красотой!
Но кто же он? Какой-нибудь городской сердцеед? Молодой приказчик? Служащий на плантации? Кто? Быть может, — при этой мысли сердце во мне дрогнуло, — он тоже принадлежит к гонимой расе? Может быть, это негр, мулат или квартерон — словом, раб? Иметь соперником раба! Соперником? Он — ее счастливый избранник! Подлая кокетка! Как мог я поддаться ее чарам, принять ее лукавство за простодушие, ее лицемерие — за искренность.
Но кто же он? Я обыщу весь пароход и найду его? К сожалению, я не видел его лица и не заметил, как он одет. Когда они расстались, я смотрел только на нее. В темноте я не мог хорошенько его разглядеть, а когда он проходил мимо фонаря, я даже не взглянул в его сторону. Нелепо думать, что я разыщу его. Как узнаешь его в толпе пассажиров?
Я спустился вниз, прошел через салон к переднему тенту, обошел палубу. Я всматривался в каждое лицо с таким вниманием, что это могло показаться дерзостью. Все молодые, красивые мужчины возбуждали во мне ревность, и я пристально изучал их. Таких среди пассажиров оказалось несколько человек, и я старался угадать, кто сел в Бринджерсе. Некоторые, судя по всему, сели недавно, но это было, в сущности, лишь предположение, и мои поиски счастливого соперника не увенчались успехом.
Расстроенный своей неудачей, я вернулся обратно на штормовой мостик, но едва я туда поднялся, как меня осенила новая мысль. Я вспомнил, что всех невольников должны были отправить на рынок с первым пароходом. Не с нашим ли они едут? Я видел, как целую толпу негров — мужчин, женщин и детей — гнали вверх по сходням. Тогда я не обратил особого внимания на эту картину, так как ее можно было наблюдать ежедневно и ежечасно. Мне и в голову не приходило, что это могли быть невольники с плантации Безансонов.
Если это действительно они, еще не все потеряно. Пусть Аврора не с ними, но это ничего не значит. Хотя она такая же рабыня, ее вряд ли могли заставить ехать на палубе. Когда я увидел ее на плавучей пристани, сходни были уже убраны — значит, она осталась. Мысль, что невольники Безансонов находятся на нашем пароходе, успокоила меня. Я стал надеяться, что мои опасения напрасны.
«Почему?» — спросите вы. Да просто потому, что юноша, который так нежно прощался с Авророй, мог быть ее братом или близким родственником. Я не знал, есть ли у нее родные, но это было возможно, к тому же истерзанное ревностью сердце жадно цеплялось за любую догадку.
«Надо положить конец мучительным сомнениям», — решил я и, прервав свою прогулку, поспешил вниз, на пассажирскую палубу, а оттуда по главному трапу на нижнюю, где стояли котлы. Ловко лавируя между грудами мешков с кукурузой и бочками с сахаром, то ныряя под колесный вал, то карабкаясь на гигантские кипы хлопка, я добрался до кормы, отведенной для палубных пассажиров, где бедные ирландские и немецкие иммигранты ютятся бок о бок с чернокожими рабами юга.
Я не ошибся. Вот их добродушные черные лица. Здесь были все: и старый Зип, и тетушка Хлоя, и малютка Хло, и новый кучер Ганнибал, и Цезарь, и Помпей — словом, все, кого ждал страшный невольничий рынок.
Я не сразу подошел к ним. Свет падал в ту сторону, и, пользуясь этим, я несколько мгновений рассматривал их, прежде чем они заметили меня. Это было печальное сборище. Не слышно было ни смеха, ни задорных шуток, как бывало, когда они после долгого дня работы усаживались отдохнуть на порогах своих лачуг. Здесь царили печаль и уныние. Даже маленькие дети, которые обычно не задумываются над тем, что их ждет, казалось, прониклись тревожным настроением старших. Они не возились, не шалили. Они даже не играли, а сидели притихшие и молчаливые. Эти маленькие рабы уже знали достаточно, чтобы страшиться за свое будущее и трепетать при словах «невольничий рынок».
Все были подавлены. И немудрено: они привыкли к доброму обращению и теперь боялись очутиться во власти жестокого надсмотрщика. Никто не знал, где он окажется завтра и какой деспот будет его господином. Но это еще не все, их ждало горшее испытание. Друга разлучат с другом, родных разметают по разным плантациям, и кто знает, суждено ли им будет когда-нибудь свидеться! С болью в сердце, с мучительной тоской глядел теперь муж на жену, брат — на сестру, отец — на сынишку, мать — на своего беспомощного малютку.
Как тяжело было смотреть на этих несчастных, видеть их страдания, читать следы душевной тревоги на каждом лице, думать о той несправедливости, которую один человек, прикрываясь законом, вправе причинять другому, попирая все законы человеческого сердца! О, как тяжело было смотреть на эту картину!
Единственное, что смягчало мою боль, — это сознание, что я своим появлением хоть ненадолго рассеял их печаль. Меня встретили радостными возгласами и улыбками, и эти улыбки согнали с их лиц суровую тень. Будь я даже их спасителем, и тогда я не мог бы рассчитывать на более горячий прием.
Среди пылких изъявлений радости слышались и страстные мольбы купить их, стать их господином, и торжественные обещания преданно служить мне. Увы, они не знали, какие муки доставляла мне в эту самую минуту мысль о том, удастся ли мне спасти ту, которую я так страстно мечтал выкупить.
Я старался казаться веселым, ободрить и утешить их, тогда как сам нуждался в утешении.
Между тем я напряженно всматривался в окружавшие меня лица. Здесь горело два фонаря, так что было довольно светло. Среди молодых мужчин оказалось несколько мулатов, и я подозрительно приглядывался к каждому. Как трепетало при этом мое сердце! О радость! Я не находил никого, кто был бы достоин ее любви. Но все ли здесь? Сципион уверял, что все — все, кроме Авроры.
— А где Аврора? — спросил я. — Ты слышал что-нибудь о ней?
— Нет, масса! Говорят, Рора уехала в город. Ее отправили туда в карете, не на пароходе. Так мне рассказывали.
Мне показалось это странным. Отведя негра в сторону, я спросил:
— Скажи, Сципион, нет ли среди вас каких-нибудь родственников Авроры? Сестер, братьев, родных или двоюродных?