— У демонов нет государственности как таковой. Со своими прошениями и за судом они обращаются к сильнейшему, тому, кто силой подчинил их себе. Закон — это воля сильнейшего, Серт. Здесь это так.
— Кхм… Как знакомо.
— Ты сейчас пытаешься примерить описанную ситуацию к случаям злоупотребления в своей стране, но ты и понятия не имеешь, что это такое, когда представляет собой не злоупотребление, а норму. И единственную реальную власть.
Я посмотрел на собеседницу задумчиво.
— Пожалуй, представляю. И начинаю сомневаться, человек ли я.
Она явно не поняла, но задавать вопросы не стала — этой женщине была свойственна природная тактичность. Тактичность с поправкой на имперские традиции и неписаные правила поведения, конечно.
Мы вернулись на нашу более или менее оборудованную стоянку, где меня напоили остывшим отваром их моховых росточков (на вкус, как кисель с останками давно почивших в бозе замороженных ягод из морозилки, но всё-таки лучше, чем простая вода), заставили принять половинную дозу дезактиватора и уложили отдыхать. Проснулся я лишь поздно ночью, с ощущением, что меня неоднократно побили во сне, с огромным трудом проглотил свою порцию супа и рухнул обратно. Из состояния отравленности фоном выходить было трудно — тут не было под рукой хорошего мага, который оказал бы помощь. Лишь микстура, отчасти смягчившая муки.
— Ты не привыкнешь, — ответила Аштия на мой вопрос. — Никогда. Либо, когда привыкнешь, можешь больше не считать себя «чистым». Твоё тело отторгает магию, потому ты вообще ещё жив. Можешь приучить тело к ней, но тогда…
— Понял. Не хочу.
— Это правильно! — подмигнул Ниршав. — Нам понадобится собственный «чистый». Даже если выберемся отсюда.
— О, какой неоправданный оптимизм! Не ты ли недавно ныл, что шансов выбраться отсюда у нас нет?
— А у меня перепады настроения. Могу себе позволить в столь напряжённой ситуации. Ты, Аше, могла бы меня понять.
— Да понимаю… Серт, расскажи, что ты там видел. Просто опиши. Попробую соотнести со своими скудными познаниями в области культуры демонических миров.
Я принялся рассказывать. Это было приятно — лежать, прикрыв глаза, ощущать боком ток тепла от костра, вдыхать аромат дыма пополам с запахом жарящегося на углях мяса и без спешки шевелить языком, описывая свои впечатления. Из глубин сознания выплывали вновь переживаемые ошеломляющие впечатления — изломы рельефа, узорные провалы и наплывы свода, подобные сталактитам: вокруг них приходилось обводить голову. Отделка некоторых стен и частей свода — выпуклые извивы, знаки, разбегающиеся и вновь сходящиеся линии, всё это выполнено из материала, вызвавшего у меня почему-то ассоциацию с мозаикой из смальты. Только не цветного, а оттенка серебра.
— Точно храм, — вздохнула Аштия. — Если и есть какие-то сохранившиеся инструменты, так только там.
— Сколько я могу пробыть в том месте, чтоб гарантированно не загнуться?
— Сложно сказать. Думаю, больше чем пару часов не стоит.
— В том месте с трудом удаётся отслеживать время.
— Понимаю. Это проблема.
— Такой вопрос: у меня есть часы. С моей родины. Пока пашут, правда, в ваш полдень показывают наших девять вечера. Но ведь идут. Как думаешь, можно их туда с собой брать?
Аштия приподняла бровь.
— Они не магические?
— Разумеется. Механические.
— Попробуй их кинуть за ворота, пока ещё будешь на безопасной территории — если не начнут трансформироваться, значит, магии точно нет, — предложил Ниршав. — И можно пользоваться.
— Ниш, точно! Молодец!
— Главное, кинуть их так, чтоб не разлетелись на мелкие осколки. Потому что в этом случае пользоваться будет уже нечем.
— Совершенно спокойно можешь завернуть их в кусок шкуры, например. Если в них имеется магия, деформация будет сопровождаться такими спецэффектами, что уже не ошибёшься. Я б тебе показал на примере своего артефакта. — Ниршав показал зубы в весёлой и вместе с тем почему-то злорадной улыбке. — Но он мне дорог как память. И потому я тебе ничего показывать не буду.
— Так, решено. Серт, — ищи помещения, где имеются принадлежности для письма: бумага, таблички, стилосы, чернила, перья — словом, что угодно подобное. Данные, определяемые с помощью нужных нам инструментов, нужно записывать, как ни крути. И из этих помещений тащи всё, что покажется тебе более или менее похожим на нужные предметы. А мы тут уже разберёмся. Когда они слегка «подвыветрятся».
— Когда мы сможем ими пользоваться, Аше? Как предполагаешь?
— Ну, полдня должно потребоваться как минимум. Запас иголок у нас достаточный, не волнуйся. Перепробуем всю добычу, которую Серт притащит. Тем более что приборы можно проверять и уже использованными иглами. Нам ведь точность не нужна, сойдут и приблизительные параметры.
— Точно! И — Серт! — если увидишь какие-нибудь красивенькие яркие камушки, тоже посмотри, не можешь ли вытащить их. Нам источники энергии не помешают.
— В общем, Серт, неси всё, что покажется тебе заманчивым. Глядишь, какой-нибудь из трофеев окажется пригодным для нашей ситуации.
Аштия смотрела на меня со сложным выражением, которое при желании можно было прочесть как сочувственное. Или как виноватое. Или, может быть, как огорчённое, что нет возможности всё сделать за меня. Хотя бы помочь каким-то более активным действием, чем разговор. Я успокаивающе улыбнулся ей. В глубине души я даже рад был, что все эти впечатления получу в полном одиночестве. Мне ни с кем не хотелось ими делиться хотя бы там.
Я смог подняться на ноги уже на следующий день и решительно настоял продолжить поиски. В действительности, вовсе не поиски меня влекли. Как бы мало я ни знал о магии вообще и о демонической магии в частности, догадывался и без подсказок, что вероятность отыскать предмет, пригодный для использования в наших обстоятельствах, ничтожен. О вероятности же отыскать штуковину, которая даст нам спасение от жизни в демоническом мире — жизни неверной, как балансирование на канате над пропастью, жизни призрачной и неправдоподобной, как путешествие по облакам — я не думал вообще.
Я ощущал, что в нашем положении лучше об этом не думать совсем, и подсознательно придерживался именно такого плана.
Эти прогулки стали для меня часами откровений и раздумий о жизни в целом. Пробираясь коридорами и переходами заброшенного комплекса, наблюдая следы разрушений и нетронутые катастрофой приметы чужой жизни, навсегда застывшей в веках, я терялся в собственных ощущениях. Зачастую трудно было продираться сквозь массы сопротивляющегося моему движению воздуха, и эти моменты лучше всего подходили для того, чтоб, предоставив телу механически трудиться, подумать.
О чём — было неважно. Разрозненные образы всплывали в памяти, разрозненные остатки прежних размышлений. Я упивался ощущением полной свободы сознания от того, что мешает привольному течению мысли — сиюминутных забот, волнений о благополучии или за своих близких. Приглушённые новыми переживаниями, прежние заботы разворачивались ко мне совершенно новой стороной. Появилось время вспомнить свою прежнюю жизнь и взвесить на весах сравнения новую. Не лучшую, но другую.