— Но мы не умерли, — пробормотала Лизи. — Он обнял меня и сказал, что мы не можем задерживаться надолго, уже темнеет, а с наступлением темноты там небезопасно, даже от большинства деревьев «нежное сердце» нужно ждать беды. Но сначала он хотел…

4

— Прежде чем мы вернёмся, я хочу тебе кое-что показать, — говорит он, поднимая Лизи на ноги.

— Ох, Скотт, — слышит она свой голос, очень далёкий и слабый. — Ох, Скотт. — И это, похоже, всё, что она может вымолвить в тот момент. В определённом смысле ощущения те же, что она испытывала при приближении первого оргазма, только тут из неё всё выходит, выходит, выходит и ничего не входит.

Он куда-то её ведёт. Она ощущает высокую траву, которая что-то шепчет её бёдрам. Потом трава исчезает, и Лизи видит, что они — на вытоптанной тропе, проложенной сквозь люпины. Она ведёт к деревьям «нежное сердце», так их называет Скотт, и Лизи задаётся вопросом, а есть ли здесь люди. Если есть, как они могут такое выдерживать? — гадает она. Хочет снова взглянуть на поднимающуюся чудовищно красивую луну, но не решается.

Лизи думает, что говорить она сможет только шёпотом, даже если бы Скотт потребовал от неё повысить голос. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы произнести: «Ох, Скотт!»

Он уже стоит под одним из деревьев «нежное сердце». Оно напоминает пальму, только ствол косматый, зелёный, и космы эти скорее похожи на шерсть, чем на мох. «Господи, я иадеюсь, тут ничего не изменилось, — говорит он. — В прошлый раз, когда я здесь побывал, в ночь, когда ты так разозлилась, а я прошиб рукой стекло этой чёртовой теплицы, всё было нормально… ага, это здесь!» С тропы он тянет её вправо. И под одним из двух отдельно стоящих деревьев, которые словно охраняют то место, где тропа уходит в лес, Лизи видит простой крест, сбитый из двух досок. Из таких обычно сбивают ящики. Надгробного холмика нет, более того, земля в этом месте чуть провалилась, но крест однозначно говорит, что перед ней могила. На горизонтальной доске — аккуратно написанное слово «ПОЛ».

— Первый раз я написал его карандашом. — Голос Скотта звучит ясно и отчётливо, но доносится вроде бы издалека. — Потом попробовал написать шариковой ручкой, но ничего не вышло, поверхность дерева слишком уж грубая. С маркером получилось лучше, но надпись выцвела. Наконец я взял чёрную краску из старого набора Пола для рисования.

Она смотрит на крест в этом странном смешанном свете умирающего дня и набирающей силу ночи, думая (насколько она способна думать): Всё правда. Всё, что случилось, когда мы выходили из-под конфетного дерева, действительно случилось. И то же самое происходит теперь, только на протяжении более длительного времени.

— Лизи! — Его голос переполнен радостью, и почему нет? После смерти Пола он ни с кем не мог разделить это место. Несколько раз приходил сюда, но один. Чтобы скорбеть в одиночестве. — Здесь есть кое-что ещё. Позволь тебе показать!

Где-то звенит колокольчик, очень слабо… звон этот кажется знакомым.

— Скотт?

— Что? — Он опускается на колени. — Что, любимая?

— Ты слышал?… - Но звон смолкает. Конечно же, это её воображение. — Ничего. Что ты собираешься мне показать? — и думает: Ты и так показал мне предостаточно.

Он водит руками в траве, которая растёт у основания креста, но не находит того, что искал, и дурацкая, счастливая улыбка сползает с лица. «Может, кто-то его за… — начинает он, замолкает. Лицо напрягается, расслабляется, с губ срывается истерический смешок. — Да вот же он! Я уж испугался, что укололся иглой… после стольких-то лет, только этого и не хватало… но колпачок на месте! Смотри, Лизи!»

Ничто, казалось, не могло отвлечь её от окружающей красоты (красно-оранжевого неба на востоке и западе и зелёно-синего над головой, экзотических ароматов, далёкого звона таинственного колокольчика), но маленькая вещица, которую Скотт протягивает ей в умирающем дневном свете, отвлекает. Это шприц, который дал ему отец, содержимое которого Скотт должен был ввести Полу, когда мальчики попали бы сюда. Стальной ободок в основании цилиндра чуть поржавел, а в остальном шприц выглядит как новенький.

— Это всё, что я мог здесь оставить, — говорит Скотт. — Фотографии у меня не было. Фотографии были только у тех детей, которые ходили в «ослиную школу».

— Ты вырыл могилу, Скотт… голыми руками?

— Я попытался. И вырыл небольшую ямку. Земля-то здесь мягкая… но трава… трава выдёргивалась с трудом, жесткие сорняки… а потом стало темнеть, и хохотуны начали…

— Хохотуны?

— Как гиены, я думаю, только злые. Они живут в Волшебном лесу.

— Волшебный лес… так назвал его Пол?

— Нет, я. — Он указывает на деревья. — Пол и я никогда не видели хохотунов вблизи, только слышали их. Но мы видели других тварей… я видел других тварей… одна из них… — Скотт смотрит на быстро темнеющее пространство под деревьями, потом на тропу, которая, уходя в лес, едва ли не сразу растворяется в темноте. И в голосе уже слышны нотки осторожности: — Скоро нам придётся вернуться.

— Но ты сможешь перенести нас обратно, не так ли?

— С твоей помощью? Конечно.

— Тогда расскажи мне, как ты его похоронил.

— Я смогу рассказать об этом, когда мы вернёмся, если… Но медленное покачивание её головы останавливает его.

— Нет. Я понимаю, почему ты не хочешь иметь детей. Теперь понимаю. Если бы ты пришёл ко мне и сказал: «Лизи, я передумал, я хочу рискнуть», — мы могли бы это обсудить, потому что был Пол… и есть ты.

— Лизи…

— И тогда поговорили бы обо всём этом. Но если нет — то мы никогда не будем говорить о тупаках, дурной крови и этом месте, идёт? — Она видит, как он смотрит на неё, и смягчает тон: — Речь не о тебе, Скотт… не только о тебе, ты знаешь. Обо мне тоже. Здесь так прекрасно… — Она оглядывается. По телу пробегает дрожь. — Слишком прекрасно. Если я проведу здесь много времени или просто буду много думать об этом месте, боюсь, красота эта сведёт меня с ума. Поэтому, если время у нас ограничено, пожалуйста, хоть раз в твоей долбаной жизни будь краток. Расскажи мне, как ты его похоронил.

Скотт наполовину отворачивается от неё. Оранжевый свет заходящего солнца проводит полосу на его теле. По лопатке, талии, округлой ягодице, длинному бедру. Он касается перекладины креста. В высокой траве, едва видимый, поблёскивает стеклянный изгиб шприца, словно позабытый обрывок мишуры.

— Я забросал его травой и вернулся. Не мог попасть сюда почти неделю. Заболел. Слёг с высокой температурой. Отец утром кормил меня овсяной кашей, а вернувшись с работы — супом. Я боялся призрака Пола, но так его и не увидел. Потом мне стало лучше, и я попытался прийти сюда с лопатой отца, которую взял в сарае, но у меня ничего не вышло. Сюда я попадая без лопаты. Я думал, что животные… животные… съедят его, хохотуны и другие, но нашёл его на прежнем месте, вернулся домой и попыталься прийти сюда снова, на этот раз с игрушечной лопаткой, которую нашёл на чердаке в старом ящике для игрушек. Эта лопатка не исчезла из моих рук, и ею я вырыл могилу, Лизи, красной пластмассовой лопаткой, которой мы маленькими играли в песочнице.