Так, за невеселыми думами, и проходила дорога. А чему, собственно, веселиться, когда война на носу? Почему-то подумалось, что хорошо бы, если бы имперцы нагрянули именно этой весной. Он и сам не мог себе этого объяснить, но вот что-то свербело у него в душе. Он столько уже наворотил, что узнай обо всем Святая инквизиция – и пиши пропало, как пить дать крестовый поход объявят. А ему это надо? Нет, ему этого не надо. Он, конечно, не сомневался, что ему удастся отбить и первую волну наступления, и вторую, но потом один черт задавят, если еще и его люди сами не взбунтуются: они и без того ходят с широко раскрытыми глазами, ошарашенные от того, что здесь происходит. А тут вдруг подступит святое воинство, освященное матерью Святой Церковью, – у набожных крестьян точно крышу сорвет. Вообще остается только удивляться, как аббату Адаму еще удается удерживать железный занавес: давно уже должен был найтись какой-нибудь беглец, который бы уведомил Святую Церковь о творящемся здесь. Но пока как-то обходилось.
Нет, если имперцы не нагрянут и этой весной, то точно будет все очень плохо. А вот если придут – тогда и люди поспокойней станут, ну не поспокойней, но уж всерьез задумаются о правоте того, что им вещают священники на проповедях. Да и мысли будут заняты уже не тем, что многое в баронстве идет вразрез с учением Церкви. Будучи изолированными от остального мира, многие просто не понимают, что то, что им вещают на проповедях священники, идет, так сказать, вразрез с генеральной линией, проводимой папой и верховным Синодом.
А люди были уже на краю. В Пограничном, после того как умер местный житель, едва удалось отбить лекарку. Господи, да она-то при чем! Да, банальный порез повлек воспаление, так мало того что пришел уже с нагноением, так еще и отмахнулся от ее мазей и компрессов – мол, она людей с того света выдергивает, а тут порез простой, а она его разом вылечить не может. А процесс заражения пошел, ее уже к больному на дом вызвали, а она, злыдня, говорит, руку по локоть отнять надо, – а как же он работать будет? Обозвала ее жена мужика ведьмой и прогнала из дома. Доказать свою правоту бабка Ария не сумела, так что к утру мужик впал в беспамятство, а к обеду и вовсе скончался.
Даже вмешательство священника не помогло – удалось сбить накал ненадолго: только и хватило времени, что спешно эвакуировать старуху с внучкой в монастырь. Хорошо, хоть бабка оказалась кремень – все поняла да и осталась при монастыре. Он, конечно, провел судилище, и падре Патрик присутствовал, все рассудили. Крестьяне стали виниться, уговаривать, чтобы старуха вернулась, да только Андрей решил не рисковать и оставить старуху у монахов. Туда же спровадил и двух других лекарей – от греха подальше.
Теперь при монастыре была организована лечебница, где они и пользовали больных, да еще и обучали лекарскому делу – азам, разумеется, – учеников семинарии, в особенности приютских сирот. Был у них теперь и десяток учениц, которых они обучали серьезно: сами их выбрали из числа сирот и детей кабальных по одному, только им ведомому, критерию, но почему-то они все были девочками. Может, потому что сами лекари были не лекарями, а лекарками, – одни бабы, в общем. Утверждают, что только женщинам подвластно стать настоящими целителями. Лишь в этом вопросе они и единодушны, а дальше… Были у Андрея сомнения насчет правильности этого решения. Они ведь соперницами оказались теми еще: банальную простуду – и ту разными методами лечат, да еще и спорят и грызутся почем зря, каждая свой подход считает единственно верным. Правда, тут настоятель монастыря какой-никакой, но порядок навел – сейчас, через три месяца совместного труда, они подуспокоились, и вместо ярых баталий вроде наладилось перемирие. Как-никак, а судьбы у всех были не безоблачными, и никто из них сюда по доброй воле не попал. Так что спокойная жизнь стоила того, чтобы свою неприязнь к товаркам по цеху отодвинуть в сторонку, но только в сторонку: никто ничего забывать не собирался и признавать своей неправоты не торопился.
А вот крестьяне – тем да, стало жутко неудобно. Монастырь тот не под боком, и туда еще и добраться нужно, а если больному постельный режим нужен, так надо его в лечебнице оставлять, да еще и продуктами обеспечивать, да плата дополнительная за уход, ну да сами виноваты: имея, не ценили, а вот теперь получите и распишитесь.
После Работного и Обрывистого была инспекция Пограничного, в котором также все обстояло слава богу, разве только староста высказался по поводу того, что люди ворчат – мол, неплохо бы вернуть лекарку, раньше не в пример сподручнее было, а теперь времени много теряется: пока до монастыря доберешься, пока обратно – весь день псу под хвост. Но от этого Андрей просто отмахнулся, заявив, что из-за того, что все село как стадо баранов послушает одну тупую овцу, он не намерен подвергать опасности ту, кто вернула ему руку, а кое-кому и жизни, вот только он об этом помнит, а крестьяне почему-то тут же забывают. А на того смельчака, который станет утверждать, что на освященной земле находится колдунья, он с удовольствием посмотрит. Ну, что оставалось старосте, кроме как только разочарованно вздохнуть? И нет в том его вины, он-то как раз и вывозил бабку в монастырь, да только за селян он в ответе.
У Джефа и Рона также все обстояло хорошо. Замки их были закончены, и они вместе со своими семьями и вновь набранными дружинами усиленно обживали свои жилища, а точнее, небольшие крепости. Замки их получились прочными, с высокими стенами, но какими-то мрачными. Семьи проживали в башнях цитаделей – хорошо, хоть отопление было не каминным, а печным, иначе мрачным все было бы и внутри, а так хоть стены не текли – уже немало, – а отсюда и уют. Но все так и задумывалось: эти замки были передовой линией обороны баронства, и хотя расстояние между ними было изрядным, стояли они на холмах в прямой видимости друг от друга.
Неподалеку расположились и их деревеньки, хотя как сказать – это здесь деревеньки всего-то дворов на пятьдесят, а там, в остальных землях, – вполне себе добротные села. Проживающие там крестьяне худо-бедно справлялись со снабжением набранных рыцарями дружин, но вольготной их жизнь не назовешь: поди содержи пятьдесят воинов, которые едят в два горла, потому как гоняют их нещадно.
Перед Андреем остро стоял вопрос по поводу обеспечения его новоявленных рыцарей. Он даже думал выделить им семьи кабальных из числа захваченных в Рупперте. Но Рон и Тэд сумели его дважды удивить. Во-первых, они неожиданно появились в Кроусмарше уже в сентябре, заявив, что их сменили по приказу архиепископа Саутгемптонского. Во-вторых, тем, что они и впрямь оказались весьма предприимчивыми людьми, так как из похода вернулись не только при деньгах, но еще и привели крестьян, которых взяли на меч, отбив их у орков. Играть в благородство подобно Андрею они не стали и без зазрения совести воспользовались своим правом, впрочем, Андрей поступил бы так же, вот только тогда ему некуда было определять такое количество народу, да и случай подвернулся удобный, чтобы отблагодарить рыцаря, спасшего его жизнь. Прибыли с ними и с десятка три семей вольных крестьян, пожелавших стать у них арендаторами. Уж кто-кто, а крестьяне дураками никогда не были: они чувствовали каким-то седьмым чувством, что над степью сгущаются тучи. Другое дело, что природная бережливость или, если хотите, жадность не позволяла им просто бросить свое кровное добро и отправиться в неизвестность. Но эти доверились своим чувствам, и Андрей был уверен, что они не прогадают.