– Зачем?

– Подойдите, не бойтесь. Я хочу вам погадать.

– А вы разве умеете? – с сомнением в голосе спросил художник.

– Да. Когда-то я научилась этому искусству у одной цыганки.

Художник встал с дивана и подошел к Шарлотте. Протянул руку. Шарлотта задумчиво изучила его ладонь.

– Вас ждет большая слава и несчастливая судьба, – сказала она, глянув на юношу снизу вверх. – У вас будет много денег, поклонников, женщин… Вы сейчас молоды и красивы, и вы пронесете вашу красоту сквозь года, до самых преклонных лет.

Художник хотел убрать ладонь, но Шарлотта удержала ее в своей руке. Художник обратил внимание на то, какая изящная и узкая у нее кисть. А кожа чистая и светлая, как у молодой девушки. Эта женщина прекрасно выглядела для своих лет. Пожалуй, даже лучше, чем иные молодые.

– Почему вы так смотрите на меня? – с озорной полуулыбкой спросила Шарлотта Андреевна.

– Так, – сказал художник. – У вас очень выразительное лицо. С вас можно было бы писать Клеопатру или Федру.

– Вы находите? Но Клеопатра была моложе меня.

– Какая разница? Человека красит не возраст, а свет души, который струится через его внешность.

Шарлотта удивленно на него посмотрела.

– Как вы точно это сказали.

За спиной у художника послышался сдержанный кашель.

– А, Генрих! – воскликнула Шарлотта, приветствуя бесшумно вошедшего мужа.

Брокар посмотрел на ее руку, до сих пор удерживающую ладонь юноши. Шарлотта быстро выпустила ладонь, и художник машинальным жестом убрал ее за спину, слово прятал следы преступления. Брокар нахмурил кустистые черные брови.

– Это тот самый господин Струйников, про которого я тебе говорила! – громко объявила Шарлотта.

Брокар смерил молодого человека угрюмым взглядом.

– Так вы, стало быть, художник? – сухо поинтересовался он.

– Да, – ответил тот.

– И способный?

– Полагаю, да.

– Что ж, это легко проверить. Пойдемте со мной.

Брокар повернулся и, не говоря более ни слова, пошел в кабинет. Художник, секунду поколебавшись, двинулся за ним. В дверях он на мгновение замер, бросил на Шарлотту быстрый взгляд и вежливо ей поклонился. Шарлотта улыбнулась и ответила ему таким же поклоном.

Оставшись одна, Шарлотта стала размышлять.

«Что бы такое значил этот его взгляд? – думала она. – И почему он сморозил эту глупость про Клеопатру? Неужели я и в самом деле ему понравилась?»

Шарлотта повернула голову и посмотрела на свое отражение в венецианском зеркале, висящем на стене.

«Да, неплоха. Фигура, кожа. Я действительно хороша для своих лет. И все это благодаря кремам и эссенциям Генриха. Он у меня и впрямь волшебник. Но этот юноша… Ах, этот юноша!»

Воображение Шарлотты стало рисовать ей картины, от которых она смутилась и покраснела. Шарлотта фыркнула и наморщила нос.

– Вот еще что выдумала, старая коза! – насмешливо сказала она своему отражению. Затем усмехнулась и неожиданно добавила: – А впрочем… не такая уж и старая. Даже вовсе и не старая!

Румянец еще ярче заиграл на ее щеках. Она показала своему отражению язык и засмеялась.

4

Брокар сидел в кресле за столом, а молодой художник – на стуле, прямо перед ним.

– Господин Струйников, я где-нибудь мог видеть ваши работы? – поинтересовался Брокар.

– Вряд ли, – ответил художник. – Я нигде не выставляюсь. Разве только в моей мастерской, но вы там не были.

– Да, вы правы. Я не путешествую по мастерским художников. У вас, однако, прекрасные рекомендации. Квитковский рассказывал мне об вас много хорошего. Обозвал вас вторым Рафаэлем Санти.

– Михаил Константинович склонен к сильным сравнениям, – заметил Струйников.

Брокар усмехнулся:

– Ваша скромность делает вам честь.

– А кто сказал, что я скромен? – возразил Струйников. – Возможно, моя кисть сильнее кисти Рафаэля, только критики покамест этого не разглядели.

– Что ж, бывает и такое, – согласился Брокар. – Мне, по крайней мере, ваши чувства знакомы. Мы ведь с вами, в некотором роде, коллеги. Оба занимаемся искусством. Между прочим, я ставлю искусство изготовления ароматов на одну ступень с живописью, литературой и музыкой. Аромат – такой же способ воздействия на человеческую душу, как цвет, звук или объем. Только более сильный и могущественный.

– Я никогда не рассматривал запахи под этим углом, – сказал художник. – Однако склонен вам верить. Если вы правы, то и в вашей душе, как в душе любого художника, борются искусство и ремесло. И по тому, что вы разбогатели, я склонен предположить, что ремесло одержало решительную победу над искусством.

При этих словах по лицу Брокара пробежала тень.

– Оставим это и поговорим о деле, – сухо сказал парфюмер. – Вы знаете, какую работу я хочу вам предложить?

– Нет.

Брокар взял со стеллажа небольшую картину и поставил ее на стол – лицевой стороной к Струйникову.

– Взгляните на это, – сказал он.

Глаза художника расширились.

– Это… оригинал? – спросил он прерывающимся голосом.

– Да. Все картины, какие вы видите в этом доме, оригиналы. Что вы скажете?

– Она… прекрасна. Похоже на манеру Ван Эйка.

– Это один из его учеников.

– Просто совершенство! – не сдержался Стуйников.

– Совершенство? – Брокар повернул картину к себе и нахмурился. – Вот тут мы с вами расходимся. По моему твердому убеждению, наш мир далек от совершенства. Господь Бог бросил работу, не закончив. Доделывать ее он предоставил нам. Разве не этим занимаются художники?

– Может быть, – ответил Струйников, не понимая, куда клонит Брокар.

– Работа Бога несовершенна, – повторил Брокар. – Что уж говорить о художниках, даже таких великих, как Рембрандт иди Рафаэль. Им тоже порой не хватало вкуса и выдержки, чтобы довести работу до ума. Собственно, за этим я вас и позвал.

Художник выглядел растерянным.

– Я что-то не понимаю… – произнес он.

– Что же тут непонятного? Время не пощадило картины старых мастеров. Многие из них почти уничтожены. Мне нужен человек, который улучшал бы их.

– Так вам нужен реставратор?

Брокар кивнул:

– Да. И не только. Возьмите, к примеру, это полотно. Видите молящуюся девочку? Ее поза прекрасна. Фигура полна смирения и одухотворенности. Но рядом скачет идиотская белая собачка. Полагаю, она не входила в замысел художника и он вынужден был нарисовать ее, чтобы угодить заказчику. Или вот это тусклое окно с закрашенными стеклами. Оно здесь совершенно неуместно. Оно не участвует в игре света и мешает композиции.