– Экипаж-два погрузку закончил!
…
Техники прицепляют лодки на тросах к специальному подъемному устройству, расположенному на полу по центру десантного отсека, – такое устройство есть на всех транспортных вертолетах и позволяет транспортировать габаритные грузы не в десантном отсеке, а на внешней подвеске. Обычно так транспортируют бронетранспортеры или артиллерийские орудия.
– Закрыть хвостовую аппарель!
Хвостовая аппарель медленно поднимается, отсекая полутьму десантного отсека от яркого света посадочной площадки…
– Лодки принайтовлены!
Турбина приходит в работу, лопасти большого восьмилопастного страгиваются с места, постепенно ускоряют свой бег, разбрасывая воздух. Шипение турбины постепенно превращается в рокот, а рокот в странный, с подвыванием рев.
– Отрыв!
Шасси отрываются от земли, вертолет медленно поднимается вверх. В десантном отсеке бортинженер аккуратно управляет лебедкой, подтягивая принайтовленную на тросы большую лодку к самому брюху вертолета. Снизу с безопасного расстояния наблюдают бортмеханики…
– Лодка в транспортном положении!
– Вас понял…
Выстраиваясь в линию, вертолеты медленно исчезают во тьме. Пункт назначения двух вертолетов – Искендерун, еще четырех – Бейрут.
– Время… – Мишка взглянул на подаренные отцом часы, массивный «морской» со светящимися стрелками и цифрами хронометр, изготовленный «Домомъ Филатова въ г. Москва», известной часовой компанией, изготавливающей прочные, почти неубиваемые, сурово-элегантные часы. Часами Мишка гордился.
Рашид встал, пошел к двери – и тут же упал на пол, сбитый умелой подсечкой
– Ты что, охренел? Как по проспекту, блин! Ползком давай и за мной!
Ползать на животе Рашиду было противно – в отличие от русских и казаков арабы считали ползанье на брюхе по земле унижением, даже если того и требовали соображения скрытности. Но тут делать было нечего, казачата говорили дело. Тяжело вздохнув, Рашид пополз, неумело двигая руками и ногами.
Переползли тропинку – на ней никого не было, даже стрельба в селе утихла. Последнюю вспышку выстрелов они слышали полчаса назад – гулко бухнуло ружье, следом в несколько голосов зашлись автоматы, и почти сразу все стихло. Мишка, ползший первым, на какое-то мгновение замер, чутко всматриваясь, вслушиваясь в ночную тьму, как это делали его деды и прадеды, потом снова пополз вперед. Больше всего шума при ползании производил, конечно же, Рашид от своей неопытности. Но что тут с ним сделаешь – не казак, а все равно не бросишь. Сашка забыл отрегулировать ремень на своем трофее, и теперь чужая винтовка при каждом движении ерзала по спине, рукоятка затвора задевала то ребра, то позвоночник – больно…
Путь, который Мишка и Сашка днем пробежали бы за считаные минуты, сейчас занял куда больше времени: пресмыкаться на брюхе – это тебе не бежать. Мишка останавливался еще дважды, замирал, всматривался – как будто что-то чудилось ему в серебряных переливах лунного света, но, осмотревшись, полз дальше…
– Чу!
Тихий, но в этой поздней, залитой лунным светом тишине кажущийся громовым окрик – традиционный, казачий окрик – заставляет всех замереть, вжаться в пыльную канаву, больше всего на свете желая сделаться невидимыми, бестелесными. Что-то шебаршит на дороге…
– Тихо! Тихо, казаки! – свой, родной, русский голос.
– Батя…
– Тихо, Мишка, тихо… – Это и в самом деле отец Михаила, опытный казак-пластун, десять лет оттрубивший в разведке ВДВ на контракте помимо трех обязательных. Сейчас он выглядит чертом, вырвавшимся из ада – измазанное грязью – больше было нечем – лицо, намертво зажатый в зубах нож…
– Дядя Петро… с моими что?
– Живы… Батя твой тяжелый… выкарабкаться должен казачина. Мы их укрыли… до утра больше ничего не сделаешь. Сами сюда двинули. У вас что – оружие? Взяли где?
– У меня во дворе… двое этих. У них и взяли. Мишка тоже у себя…
– Казаки… На круге примем. Если живы останемся. Сколько их там – не знаете?
– В станице человек тридцать, не меньше.
– Здесь сидите.
– Мы с вами пойдем!
– Куда с нами?!
Где-то впереди за заборами, всего шагах в двадцати, послышался какой-то шум, казаки замолчали, замерли, прижались к земле. Мишка потянул на себя висевшую за спиной винтовку, но отец положил руку на плечо, отрицательно покачал головой – нельзя, шуметь нельзя.
К лежащим в пыли казакам подполз еще один…
– Андреич! Там один у забора гадит, штаны снял и прогадиться никак не может. Берем?
– Тихо здесь, пацаны! – прошептал в ответ отец Мишки. – Что бы то ни было, тихо! Мы сейчас!
Взрослые казаки исчезли, Сашка попытался дернуться следом.
– Лежи тихо! – Мишка навалился сверху, шепнул в самое ухо. – Сказано лежать – лежи! И тихо!
Человек по имени Гаффар Зардери никак не мог понять – что произошло? Чем он прогневил Аллаха?! Неужели он поднял руку на правоверного? Да нет, не может быть, все, кого он сегодня убил, были или русистами, или мунафиками, все они достойны мучительной смерти, как сказал эмир. Так за что же его так тяжко карает Аллах?
Даже братья подняли его на смех – с самого утра он мучился желудком, несмотря на выпитые лекарства, становилось даже хуже, и к вечеру его лицо из загорелого превратилось в нечто с серо-зеленоватым оттенком. Весь вечер, пока братья наслаждались всеми доступными радостями жизни, он сидел с измученным видом и уже три раза был вынужден выходить во двор. Последний раз Гаффар ел в обед, сейчас он решил не есть вообще, пока желудок не успокоится – но ему становилось только хуже. От ночного дежурства его освободили, и сейчас он решил облегчиться перед сном, чтобы Аллах наконец даровал ему отдохновение.
Гаффар вышел во дворик, огляделся. Надо выйти куда-то подальше, за забор. Гаффар сразу вспомнил, как Мустафа, один из его соплеменников, специально при всех вышел во двор, а потом сразу же вернулся, зажимая рукой нос и рот и сказал, что надо бы Гаффара выселить в отдельное место, потому что на дворе уже нечем дышать. Гаффар тогда едва не схватился за нож от позора – но что-то остановило его. Может, веселый гогот братьев, которым они встретили заявление Мустафы? При одном воспоминании о перенесенном унижении Гаффар снова вспыхнул. Нет, больше такого позволять нельзя…
Гаффар прошел через весь двор, перемахнул через невысокий забор, огляделся. Улица дышала тишиной и покоем, луна – не полная луна, а полумесяц, символ ислама – светила с неба матово-серебряным светом, обещая удачу воинам джихада. Все, что должно было сгореть в станице, – сгорело, все, кто мог стрелять вначале, – уже не стреляли. Еще несколько таких дней, как сегодняшний, – и от русистов на этой земле не останется и следа.