Он и на Наташу обижался и ревновал ее. Сначала сам учил кокетничать, вести легкие разговоры, ей, молчунье, это давалось очень трудно, но Наташа перебарывала себя, старалась не дичиться. А когда получалось, муж скрипел зубами от досады. Она прекрасно танцевала и очень любила танцы, но невозможно же в танце не улыбаться и не вести разговор, хотя бы пустой светский. Пушкину казалось, что она о чем-то договаривается с партнером. Он сам не танцевал, а лишь следил со стороны. Любимая поза – прислонившись к колонне и скрестив руки на груди.
Она все выполняла, как послушная ученица, так ее приучили с детства. Научилась кокетничать, не переступая, однако, границ приличия. Научилась улыбаться, быть очаровательной, а уж природной приветливости и доброжелательности Наташе и так не занимать.
Самая красивая… первая красавица… удивительная красавица… слышать это в свой адрес, себе вслед было очень приятно. Муж наряжал, украшал, вывозил…
Но и изменял тоже…
Об этом сейчас она старалась не вспоминать. О Пушкине хотелось помнить только хорошее, но не казались обидными даже его крики «дура!». В гневе супруг не выбирал выражения, кто бы перед ним ни находился. Однажды Наташа поинтересовалась, как бы он себя повел, попадись в такой момент государь? В ответ Пушкин выругался матом и сказал, что вот так бы ответил и царю, будь тот виноват. Стало страшно, а вдруг и правда выругается.
Нет, он преувеличивал, Пушкин умел себя вести, а ее дурой звать стал только в последние годы, когда нервы уже не были ни на что годны. Она не обижалась, но не потому, что была глупа, а потому, что видела, понимала, как ему плохо.
Сейчас Наталья Николаевна корила себя, что не до конца понимала, что могла бы сделать что-то, не доводя до скандала, например, сразу дать понять Дантесу, что к ней не стоит даже приближаться. Но, во-первых, ей самой эти ухаживания были приятны, во-вторых, Дантес из тех, кто лезет в окно, если его уже выгнали в дверь, в-третьих, была еще Катя, которая на все готова, только бы заполучить красавца-француза в мужья.
На мысли о Кате и Дантесе, как и о смерти Пушкина, наложено табу, потому что жить, постоянно себя виня, невозможно, лучше уж совсем не жить. Наталья Николаевна старалась, чтобы Пушкин остался в памяти не восковой фигурой в черном сюртуке в гробу, а живым насмешником, с его заразительным хохотом, с шуточками, с искрометным юмором, или даже ревнивцем со сложенными на груди руками, но только живым.
Она перечитывала по памяти сказки, по ним Пушкин легче всего представлялся живым. Лирические стихи не любила, они все посвящены кому-то. Как можно, например, любить великолепное «Я помню чудное мгновенье…», если оно посвящено Керн? Понимала, что это глупо – ревновать мужа к прошлому, тем более теперь, но поделать с собой ничего не могла. Азя, поняв, насколько ревнует сестра, покачала головой:
– Любишь, потому и ревнуешь.
И он ее ревновал – к каждому взгляду, брошенному ей, к каждому взгляду, брошенному на нее. Сам старался, чтобы смотрели, а потом сам же и изводился от ревности.
С Пушкиным было безумно тяжело и легко одновременно, он все делал сверх – если любил, то до безумия, если ревновал, то так же, если рисковал, то смертельно, если играл в карты, то до полного проигрыша. Из-за последнего часто ссорились. Денег не хватало давно, а он проигрывал большие суммы. Винился, обещал больше не подходить к столу, но даже друзья знали: если Пушкин взял в руки карты, лучше отойти; как настоящий игрок, он становился невменяем, глаза сверкали, лоб покрывала испарина… Только такой человек мог написать «Пиковую даму». Это произведение очень не любила и боялась Наташа, словно оно само предрекало беду.
С каждым днем жизнь в Полотняном Заводе становилась все тяжелее. Елизавете Егоровне не нравилось в золовках все, а они старались как можно чаще куда-нибудь удрать. И все чаще приходила мысль жить где-нибудь собственным хозяйством.
Пушкин мечтал выкупить у брата с сестрой и отца Михайловское. Если честно, то Наталья Николаевна ожидала, что Сергей Львович, получив обратно Кистенево, свою долю Михайловского отдаст ей с детьми, но не тут-то было!
Сразу после смерти Надежды Осиповны Сергей Львович при дележе наследства отказался от своей доли в нем в пользу Ольги Сергеевны. Это при том, что Пушкин взвалил на свои плечи все заботы о Михайловском и родителях. Нечестно, но как возразишь? Александр никогда не был в их любимчиках, им дороже Лев, который делал карточные долги похлеще брата, и дочь Ольга. Недаром Пушкин считал, что отец его не любит.
Но оказалось, что не любил не только его, но и внуков. Дальше объятий и слез по поводу смерти сына дело не пошло. Просто отдать свою долю Михайловского внукам Сергей Львович не собирался, он продавал, как и Лев с Ольгой. Пушкину когда-то не удалось договориться с братом и сестрой о цене выкупа, муж Ольги заломил такую цену, которую имение не стоило.
И вот теперь Наталья Николаевна попросила Опеку выкупить Михайловское у родственников в пользу детей Пушкина. Начались долгие и нудные переговоры…
Но прежде они с Азей и детьми вернулись в Петербург.
Заварила всю кашу тетка Екатерина Ивановна, решившая, что тосковать двум красивым молодым женщинам в глуши совершенно ни к чему. Понимая, что Наташа ни на какие уговоры не поддастся, Екатерина Ивановна сама приехала в Завод. Оглядела все критическим взглядом, заявила Дмитрию, что тот ничего не смыслит в хозяйстве (это было недалеко от истины), в первый же день поссорилась с Елизаветой Егоровной и принялась настаивать на возвращении.
– Нет, я останусь до зимы, Пушкин сказал: два года….
Но тетку неожиданно поддержала Александра. Наталья Николаевна подозревала, что дело в обещании Загряжской представить ко двору и Азю, потому девушка торопится. Приезжать зимой значило уже не попасть на представление в этом году. А у Ази был еще один секрет.
Как бы она ни обожала Пушкина, Александра была влюблена в другого. Ее избранником оказался Аркадий Россет, брат Александры Осиповны. Молодой красавец явно отвечал Гончаровой взаимностью, долгое отсутствие могло привести к нежелательным последствиям. Азе уже немало лет, каждый год сокращал ее шансы выйти замуж, не сидеть же действительно воспитательницей при племянниках.
Двойного напора Наталья Николаевна не выдержала, из Полотняного Завода она увозила обеих сестер с детьми. Судя по тому, что Екатерина Ивановна заранее сняла для них квартиру, договоренность с Азей у них была.
Но тетка сдержала слово, никто Наталью Николаевну не принуждал показываться на люди, до зимы она даже визитов не наносила, правда, друзья ездили к ней. Саму Александру во фрейлины произвели, ко двору представили, она танцевала и была счастлива. Правда, быстро обнаружилось, что придворная жизнь требует денег, и немалых, которых у Александры, конечно, не было. А еще, что Аркадия Россета нельзя было оставлять надолго, любовь у него угасла и разгораться снова не желала.
Наталья Николаевна сидела дома, занималась детьми, по возможности учила их читать и писать, много читала детям и сама. Жизнь текла спокойно и размеренно, если бы не нехватка денег, она вполне первую красавицу Петербурга, совсем недавно блиставшую на балах, устраивала бы. Балы, маскарады, шум и блеск света остались где-то там, в другой жизни, и пускать светскую мишуру в это свое спокойствие она не хотела, но понимала, что рано или поздно придется. Достаточно ей встретить кого-то из знакомых, и в Петербурге станет известно, что госпожа Пушкина вернулась!