– Пусть остается. Нужно только ослабить влияние этой дамы на принцессу. А чтобы отвлечь ее от дурных мыслей, предлагаю вам приблизить к своему двору леди Флору Гастингс. Это сильно разнообразит ваш домашний круг, но не позволит Виктории изменить в образе жизни ничего. К тому же Флора вполне сможет сопровождать принцессу в поездках, а вот баронесса Лецен, я думаю, нет, она для этого уже стара. К тому же, кто мешает вам сделать так, чтобы баронесса сама покинула Кенсингтон?
– Она не уйдет, она слишком любит принцессу.
Но Виктории так и было сказано:
– Прекрасно, если ты так дорожишь баронессой Лецен, пусть она остается, хотя в твоем возрасте иметь няньку уже несколько смешно. Мне казалось, что ты выросла из того возраста, когда за девушкой должна ходить гувернантка.
Виктория тут же парировала:
– Тогда предоставьте мне должную свободу. Я вольна сама выбирать, с кем и о чем мне разговаривать.
Ноздри очаровательного носика герцогини Кентской расширились так, словно она собиралась вдохнуть в себя весь воздух Кенсингтона, от возмущения ей пришлось дважды сделать вдох и выдох, прежде чем вернулась способность нормально или почти нормально разговаривать.
– По крайне мере до восемнадцати лет ты должна полностью подчиняться руководству своей любимой матери и друга. Я требую, ты слышишь, тре-бу-ю, чтобы ты прекратила обращаться к баронессе Лецен с заверениями в любви и преданности, напротив – обращаться к ней более формально, как полагается по этикету!
Виктория вскинула головку, ее ноздри тоже расширились, ну уж нет, свою «любимую мамочку Лецен» она никому не отдаст, никакому Конрою!
– Я никогда не смогу в полной мере отплатить баронессе Лецен за все то, что она для меня сделала. Я ее безгранично люблю и буду называть по-прежнему!
Два взгляда схлестнулись, и впервые за долгое время дочь не опустила глаза перед матерью. Герцогиня поняла, что Лецен Виктория будет отстаивать до конца.
Оставалось применять совет Конроя: не увольнять гувернантку, вызывая бунт у дочери, а довести пожилую уже Лецен до того, чтобы та ушла сама. В Кенсингтонском дворце началась откровенная травля баронессы, но и она, и Виктория оказались столь настырными, что никакие объединенные усилия герцогини и сэра Конроя не привели к уходу гувернантки, а принцесса наоборот еще больше привязалась к своей наставнице.
Эта нелепая война против достойной женщины привела к тому, что у принцессы окрепло недовольство матерью и просто ненависть к Конрою, от которого герцогиня так зависела морально.
Дамы занимались рукоделием, леди Флора читала что-то, к чему Виктории и прислушиваться не хотелось, она сидела в кресле подле баронессы Лецен, делая наброски карандашом, когда в гостиную вдруг довольно быстрым шагом вошел сэр Джон Конрой и коротко приветствовав дам, наклонился к герцогине, видимо прося ее выйти для сообщения чего-то очень важного. Извинившись, герцогиня поднялась из кресла.
Не имея возможности спросить, что случилось, Виктория только проводила мать и ее друга встревоженным взглядом. Дамы, согласно правилам этикета, словно не заметив ухода хозяйки, продолжили слушать чтение Флоры. Виктория рисовала баронессу Лецен, с удовольствием изображая немного длинноватый прямой нос, узкий подбородок, скорбно опущенные уголки губ (вот уж у кого точно не получилась бы «приятная» улыбка, которой, по мнению герцогини, полагалось приветствовать короля), прямые брови и темные глаза… Именно это помогло принцессе отвлечься от мыслей о приходе сэра Конроя, в конце концов, его появление могло вовсе не быть связанно лично с ней или Лецен.
Но герцогиня, вернувшись к дамам, бросила на Викторию взгляд, который сказал, что связан. Что случилось? Однако ни мать, ни сэр Джон, который поспешил откланяться, ничего не объяснили, а спрашивать не полагалось.
И без того неимоверно скучный вечер, как, впрочем, и все остальные, был окончательно испорчен. Разговоры прекратились, герцогиня сидела, явно переваривая какую-то обиду, Флора поспешила закончить чтение, Виктории даже показалось, что она намеренно перевернула две страницы вместо одной, чего никто не заметил.
Первой откланялась леди Гастингс, за ней явно нехотя последовали супруга и две дочери Конроя, которым так льстила возможность проводить вечера с будущей королевой, что даже и без приглашения они каждый день бывали бы в гостиной Кенсингтонского дворца. Но нарушать правила этикета супруге Конроя не требовалось, сэр Джон решил, что его супруга и дочь Виктора – лучшее общество для юной принцессы, и активно поощрял их визиты в гостиную герцогини. Виктория терпеть не могла занудных родственниц материнского наставника, с трудом сдерживалась, чтобы не зевнуть во время их пустых рассуждений о погоде, но поделать ничего не могла, приходилось сидеть и слушать. Собственно, рассуждала лишь миссис Конрой, дочери лишь кивали, они тоже не имели права говорить, им не было восемнадцати.
Когда гостьи покинули гостиную, Виктория решилась поинтересоваться, что случилось.
– Случилось? – приподняла бровь герцогиня.
– Завтра все состоится, как положено?
Принцесса имела в виду обряд конфирмации, назначенный на следующий день, ведь она так готовилась, так ждала этого дня!
– Не совсем.
Сердце Виктории упало, в ее глазах появилась такая мольба, что даже мать сжалилась:
– Это не касается тебя, с тобой все в порядке.
– Так что же?
Господи, неужели его величество столь жесток, что способен как-то помешать матери при конфирмации ее дочери?!
– Король высказал пожелание, чтобы сэр Джон Конрой не принимал участие в завтрашней церемонии, только дамы.
Взгляд на баронессу Лецен явно подсказал, на кого променял король Вильгельм дорогого герцогине Конроя.
Виктория сумела сдержать свои эмоции, но тихое злорадство наполнило ее душу. Ах как нехорошо, сегодня таких чувств быть не должно вовсе!
Девушка долго стояла на коленях, истово молясь и прося Господа помочь ей укрепить сердце и разум, следовать достойному и правильному, стать истинной христианкой…
На следующий день принцесса была чудно хороша в белом, щедро украшенном кружевами платье, и капоре, отделанном по краям розовым. Хотелось петь и кричать от счастья, у нее никогда не было столь красивых и богатых нарядов, такого внимания и количества цветов вокруг… Но она не пела и не кричала, только улыбалась, счастливо блестя глазами.
Королева Аделаида, увидев столь нарядную племянницу, даже руками всплеснула от восторга:
– Ах, какая ты красавица, моя дорогая!
А король привычно чмокнул ее в щечку, король Вильгельм не считал это нарушением этикета. Герцогиню целовать он, конечно, не стал, только приветствовал кивком головы.
Сама герцогиня не преминула разразиться гневной тирадой по поводу неподобающего поведения короля, и хотя это было произнесено после самого обряда, показавшегося девушке длинным и скучным, основательно испортило ей весь праздник. Слушать длиннейшую нравоучительную службу архиепископа Кентерберийского вперемежку с шипением матери, сидящей рядом, а потом еще и ее стенания по поводу недостаточного уважения со стороны короля и королевы, проявленные к обитателям Кенсингтонского дворца, – это вовсе не то, чего Виктория ожидала от своего первого праздника. Приехав домой, она разразилась горькими рыданиями.