Ошеломленные бандиты отступили, но уходить совсем не собирались. Казалось, спасения нет… И тогда, все еще рыча и чавкая, Пенелопа склонилась над убитым Ликетом.
От брошенного факела сквозь щели между камней было немного света, Антиклея с изумлением наблюдала, как невестка быстро дважды повернула в горле меч, прежде чем вытащить, а потом безжалостно раскромсала и даже порвала руками все, что смогла в теле Ликета, вырезав живот и вывалив наружу кишки. Теперь его тело вовсе не выглядело заколотым, казалось, убитого терзало неведомое чудовище, кровавое и ужасное…
Едва справившись, Пенелопа потащила свекровь вглубь, за очередной поворот. А бандиты, не слыша ничего подозрительного, снова сунулись внутрь:
— Эй, Ликет!
Дальше уходить бесполезно, если их не испугает растерзанное тело предводителя, то уж сопротивление слабой женщины тем более. И все же Пенелопа покрепче ухватилась за рукоять своего окровавленного меча, готовая всадить его в сердце первого же, кто сунется за ними в следующий проход. Беда только, что за первым будет несколько других…
Осторожно светя двумя факелами, пираты искали, куда делся Ликет. Кровавый след вел за поворот, кажется, и звуки доносились оттуда же…
Первый же наткнувшийся на тело заорал так, что Пенелопа с Антиклеей едва не завизжали от неожиданности тоже. Видимо, факел осветил «работу» Пенелопы, и та показалась кошмарной, не зря царица рвала и кромсала мертвую плоть Ликета…
Пираты с воплями ужаса бросились прочь, снова уронив факел:
— Там чудовище!
— Чудовище сожрало Ликета!
— Скорей с этого проклятого острова!
Едва переведя дыхание, Пенелопа сделала знак Антиклее, что нужно уходить. Их обеих трясло, как в лихорадке.
Ноги не держали, они несколько раз спотыкались и даже падали, но теперь шуметь уже не боялись, пиратам не до них. Пенелопа не зря уродовала тело убитого пирата, перепуганные бандиты кубарем скатились вниз и опрометью бросились на корабль, крича, что на берегу страшное чудовище, растерзавшее Ликета! Когда Евринома осторожно выглянула в щель, то увидела, как от берега отталкивают последний корабль, причем часть гребцов стояла с луками в руках. Жаль, что они успели погрузить почти все, на берегу остались лежать только убитые рабы, обломки и обрывки того, что не пригодилось пиратам.
Но главное — сами пираты поспешно удирали.
Однако спокойствия их паническое бегство и крики женщинам не добавили. Чудовище?! Что за чудовище на Итаке? Только его не хватало ко всем напастям. А куда делись обе царицы? Что, если их тоже растерзало чудовище?!
Женщины в испуге забились в дальний угол пещеры, вздрагивая от малейшего звука. Поэтому шаги Пенелопы и Антиклеи показались им грозной поступью неведомого монстра, который, как кричали пираты внизу, сожрал какого-то Ликета. Женщины тоже слышали вой и визг и завизжали, в свою очередь, когда силуэт Антиклеи показался из темноты.
— Перестаньте орать!
— Что там за чудовище? Это оно выло?
Обессиленная Пенелопа просто сползла по стене и уткнулась лицом в окровавленные ладони, а Антиклея лишь кивнула на невестку:
— Это она выла.
Некоторое время ошарашенно молчали все. Никто ничего не понимал, голос был не просто неженский, он принадлежал вообще непонятно кому.
— Почему пираты удрали, они воя испугались?
Антиклея стала рассказывать, конечно, она чувствовала себя виноватой, ведь если бы не вышла наружу, Ликет не сунулся бы в пещеру. Но старой царице тут же пришла мысль, что не произойди всего этого, пираты неизвестно сколько сидели бы на Итаке, а они сами задыхались в пещере. По ее словам получалось, что самовольство обернулось благом для всех.
А Пенелопа вдруг сообразила, что тошнотворный запах крови исходит от рук, которыми она сначала закрывала рот умирающему Ликету, а потом кромсала его тело. Царица принялась с остервенением отирать кровь о мокрые стены, так, словно та жгла кожу. Эвриклея все поняла без объяснений, подсела к молодой царице:
— Убила?..
— Да! — В голосе Пенелопы столько отчаянья, что Эвриклея содрогнулась. Но тут же взяла себя в руки, она поняла: что бы там ни рассказывала старая царица, этим убийством и диким воем молодая женщина спасла их всех.
— Ну и ладно, ну и хорошо, одним мерзавцем на свете меньше стало…
Нельзя сказать, что такое заявление успокоило Пенелопу, но она вдруг уткнулась в плечо старой няньки и расплакалась. Эвриклея гладила царицу по голове, бормоча что-то непонятное, видно, на языке своего народа…
Город пострадал не слишком сильно, встретив хоть какой-то отпор, пираты особенно не старались, а вот дворец… От него остались одни стены. Все, что можно унести, забрав, ободрав, выломав, унесено, люди либо убиты, либо уведены в рабство. То, что не сумели утащить, — поломали, искромсали, сожгли. Старая ключница Каллифана, видно, до последнего вздоха пыталась защитить хозяйское добро, она была зарублена на пороге кладовой, причем, вытаскивая оттуда запасы, бандиты нещадно топтали тело старухи. Каллифана вопреки своему имени («Видная красотой») была довольно уродлива, к тому же стара, потому ее не пожалели ни при жизни, ни после гибели.
Такая же участь постигла всех слуг и рабов, пытавшихся защищать дворец или сопротивляться, они были убиты. Но неизвестно, кому хуже — им или тем, кого связанными бросили на дно пиратского корабля. Вторых ждала неволя куда тяжелей прежней, если вообще выживут за время плавания. А если будут слишком слабы, то пойдут на корм рыбам даже живьем.
Выжившие рабы принялись устраивать погребальный костер для убитых. Сначала нужно позаботиться о тех, кто отправился в царство Аида, а уж потом о живых…
Из города потихоньку потянулись итакийцы, ахали, охали, помогали хоть как-то привести в порядок дворец, несли понемногу припасы. За неимением ключницы постепенно заботу об учете и распределении припасов взяла на себя Евринома, получилось это случайно и быстро стало привычным, девушка и раньше нередко помогала Каллифане и могла бы по памяти сказать, что и сколько пропало из провизии, какие ткани, какая утварь…
Только кому говорить, если Антиклея ушла к старому царю в его домик, а молодая, сама не своя, легла и лежала целыми днями, точно в полудреме, даже Телемаха перепоручила Эвриклее.
Пенелопа действительно лежала день за днем, с трудом поднимаясь, чтобы справить нужду и попить воды. Куски хлеба, которые ей оставляла подле ложа Эвриклея, оставались нетронутыми… Рухнула вся налаженная прежняя жизнь, и что делать теперь, непонятно. Но самое страшное — она убила человека, вернее, пугало не само убийство (это враг безжалостный и страшный), а то, как это сделала. Растерзав тело Ликета, царица словно потратила на него последние силы.
Когда Гипподамия говорила, что царицу нужно убедить встать и хотя бы поесть, мудрая Эвриклея отрицательно мотала головой: