— Вспомнил, что он отец!.. Раньше думать нужно было.
Тогда он демонстративно этот плот соорудил и от берега оттолкнулся.
— Плыви на восток, дорогой.
Ага, дурак я тебе? Ученый уже, знаю, что на востоке Цирцея, та хоть и отпустила по-хорошему, но второй раз такой подарок не сделает, тоже небось вдоль берега отпрысков выстроит, чтоб папашу удержали. И что у этих баб за привычка рожать? Словно больше заняться нечем.
Однако не в его силах бороться с течением на плоту. Как и сказала Калипсо, поплыл от ее острова на восток, но потом течение повернуло и понесло куда надо. Интересно, нимфа потом сжалилась или сразу честно указала направление?
Восемнадцать раз Гелиос появлялся на небе и уводил колесницу за море, прежде чем показался какой-то берег. Еще немного, и закончилась бы питьевая вода, тогда гибель. Только Одиссей рано обрадовался, потому что одновременно с землей на горизонте с другой стороны появилась маленькая черная тучка, обещавшая большую бурю. Вот эта буря и вынесла его на берег феакийцев голого и несчастного.
Но несчастье продолжалось не так уж долго, потому что днем героя разбудили голоса девушек, пришедших стирать белье. Сначала Одиссей честно пытался не ввязываться, хватит с него девушек, женщин, нимф и прочих обладательниц крепкой груди и стройных ног. Начнут рожать, а потом ныть о прокорме и необходимости воспитания подрастающего поколения… Хотел переждать, пока уйдут, но желудок требовал пополнения жизненных запасов, а у красоток с собой был обед. Пришлось выломать ветку и, прикрыв ею срамное место, показаться-таки девушкам.
Все красотки врассыпную, а одна осталась рядом с выстиранным барахлом и разложенным на траве обедом. Ни девушка, ни ее тряпки Одиссея не интересовали, бедолагу манили запах и вид еды. Но он взял себя в руки и для начала наговорил кучу комплиментов хозяйке умопомрачительных яств в робкой надежде, что та ничего не поймет, но угостит.
Угостила, но поняла. И, кстати, нисколько не смутилась скромности его наряда, вернее, полному отсутствию такового.
Дальше — больше. Привели во дворец, одели, обули, до отвала накормили, вранье выслушали со вниманием и даже пригласили… поучаствовать в спортивных состязаниях. То ли поняли, что врет, но вида подавать не стали, то ли просто насмехались. Этого только не хватало! Но, убедившись, что в качестве победителя на царевне (а самой храброй из девчонок на берегу была именно она — местная царская дочь Навсикая) жениться не заставят, но переспать позволят, Одиссей запустил диск так, что долго не могли найти, куда тот улетел.
Переспал с Навсикаей или нет, вспомнить так и не мог, потому что ее отец царь Алкиной устроил в честь героя пир, по сравнению с которым любое юбилейное застолье у Калипсо показалось бы скромной трапезой. «Я ж говорю, жадная, зараза!» — мысленно возмутился Одиссей, вливая в себя десятую чашу неразбавленного вина.
Навсикая откуда-то взяла сестру-двойняшку, причем царевны затеяли с Одиссеем игру — они то раздваивались, то вдруг складывались в одну. Потом двоиться начал царь Алкиной, а за ним и все сидящие за столами феакийцы, на кого ни глянь. У них что, всех по двое, что ли? Чтобы прекратить такое безобразие, Одиссей схватил одну из Навсикай за коленки. Оказалось — обеих. «Нет, две сразу для меня многовато… по очереди бы», — вяло подумал герой, чувствуя, что куда-то проваливается.
Алкиной с изумлением наблюдал, как необычный гость сначала напился в стельку и принялся хватать за коленки Навсикаю, при этом именуя почему-то «Заразой» (что за имя странное?), а потом переключился на ноги самого царя. Это не понравилось феакийцам совсем, среди них не нашлось сторонников однополой любви, предпочитали традиционную, потому все могло закончиться плохо. Метание диска, конечно, заслуга, но моральные устои подрывать все же не стоило, тем более юные сыновья царя уже с интересом приглядывались к странным манипуляциям гостя, решив, что это новая мода из Эллады.
Пришлось срочно вмешиваться богине Афине. Возникнув из ниоткуда прямо перед изумленным Алкиноем, она подхватила своего любимца под мышки и потащила в сторону с извинениями, мол, вы все не так поняли… Царь пожал плечами:
— Так чего же он меня за коленки хватает? Пусть бы вон Навсикаю…
— И Навсикаю тоже не будет.
— Это почему? — снова обиделся непонятливый царь.
— Ему домой пора.
— А… значит, девку с собой возьмет?
— Ни-ни! У него дома жена есть.
— Не помешает, — обнадежил Алкиной. — Одной женой больше не страшно, это не десяток.
Афина убедилась, что напившийся до свинского состояния Одиссей слишком тяжел даже для ее божественной силы, и попросила помочь перетащить итакийца и все, что ему как победителю и будущему зятю полагалось, на берег, мол, проснется — разберется. Не видя никакого корабля на горизонте, доверчивые феакийцы и впрямь бережно перенесли на полянку приданое царевны и не слишком бережно победителя и кандидата в мужья, который ругался, брыкался, орал срамные песни и обещал утопить в море всех вплоть до богини!
Даже Афина, не выдержав, обругала подопечного пьяной скотиной. Четко парировав: «Сама скотина!», Одиссей наконец вырубился.
Утром Навсикая, пришедшая опохмелять суженого, не обнаружила на берегу ни Одиссея, ни своего приданого.
— Все мужики сво…
Больше сказать несчастной обманутой невесте было нечего.
А сам виновник ее обиды, сидя на каком-то берегу и тупо уставившись на водную гладь, пытался сообразить, где же находится.
Вдруг рядом кто-то пошевелился. Резко обернувшись, отчего берег поплыл перед глазами, а изнутри снова подкатил вчерашний ужин, Одиссей увидел молоденького пастушка. Правда, овец не наблюдалось, но овцы бедолагу не интересовали совсем, при одной мысли о еде становилось тошно.
— Где я?
— На Итаке.
— Чего?!
Даже если бы услышал, что у циклопа в гостях, не удивился бы столь сильно.
Афине надоело, и она ругнулась:
— Хватит уже путешествовать и детей плодить. Двадцать лет гулял, теперь дома.
Одиссей вытаращил глаза. Юный пастушок разговаривал голосом взрослой женщины. Наконец до царя Итаки дошло:
— Афина, ты? Где я?
— Сказала же: на Итаке, дома! Очухивайся уж, не то на твоей Пенелопе кто-нибудь женится!
Слова как красная тряпка для быка. Два десятка лет мотался, жил без Пенелопы и вспоминал не каждый не то что день — месяц, но стоило услышать, что его может заменить кто-то другой, взыграло ретивое:
— Убью!
— Кого, Пенелопу?
Одиссей помотал кудлатой башкой, вытряхивая остатки хмеля, и фыркнул:
— Сначала жениха! Кто там у нее?
— Много. Сто восемь.
— Ско-олько?!
— К царице Итаки сватаются сто восемь женихов. Надоели уже.