– Если Порусь помрет, и вы до утра не доживете. – Круто повернулся и уже за порогом добавил: – Сам убью.
Хотя на небе уже высветились первые звезды, а по краю его быстро заволакивали тучи, трое спешным шагом направились от дома Руса прочь из веси. Вслед им смотрели с ненавистью, а Чигирь даже смачно плюнул!
Шли дни, Порусь лежала в беспамятстве, Рус как неприкаянный бродил от их дома к дому Славуты. Но время не терпит, надо и за дела приниматься. К сидевшему на пороге опустевшего дома князю подошел Радок:
– Пойдем, князь, дела ждут.
– Какой я князь? – невесело усмехнулся Рус.
Радок развел руками:
– Другого нет.
– Меня Род никогда не простит.
– Что душу испоганил, так в том сам себя вини и прощенья проси у Поруси. Простит она, простит и Род.
Позже Чигирь, вздыхая, поинтересовался:
– Что на тебя нашло, Рус?
– Сам не знаю, словно помутнение какое, обо всем забыл.
Чигирь сокрушенно покачал головой:
– Э-эх… крепкие мужики, а на передок слабоваты…
Видно, услышав это сожаление, Радок усмехнулся:
– Не на передок, а на голову. Она впереди чресел бежать должна, а не подчиняться.
Порусь словно проваливалась куда-то, хорошо понимая, что если долетит до дна, то обратно не поднимется. А там наверху оставались дети и… Рус.
И вдруг женщина услышала голос Илмеры:
– Остановись! Ты должна вернуться, Порусь.
– Не могу.
– Должна. У тебя дети…
Падение замедлилось, дышать стало чуть легче.
– … и Рус тебя любит…
Порусь едва сдержалась, чтобы не крикнуть: «Нет!» Горло перехватило, а под ногами снова была пустота и бездна. Женщина протянула руку вверх, Порусь не видела Илмеры, но точно знала, что она там:
– Помоги!
Она пришла в себя ночью. Еще не открыв глаза, услышала сладкое посапывание Тимара, сына и дочку почуяла бы всегда. Темно, вокруг явно спали люди. Где она?
Порусь, видно, пошевелилась, к ней тут же подскочила Тина, зашептала:
– Очнулась? Не шуми только, чтоб деток не разбудить, едва уложила.
Хотелось спросить, где она и что случилось, но голос не слушался, губы шевелились, а звук из них не вылетал. Тина поняла, смочила губы водой, стало чуть легче.
И вдруг Порусь все вспомнила сама. Но первой мыслью были не Рус и Элма, а дите, что закричало и замолкло перед тем, как она начала проваливаться в пустоту.
– Как дите?
– Сына ты родила, да не выдюжил, слишком маленький, рано…
По щекам Поруси катились беззвучные горькие слезы. Ей так хотелось, чтоб было много сыновей и дочек… Теперь вот не судьба, видно.
Тина присела рядом, сжала ее руку:
– Порусь, ты не помирай, ты детям нужна. Знаешь, как Полисть возле тебя сидела, ручонками гладила, плакала… Я сама ревмя ревела, на нее глядя. Не сироти детей, подруга.
– Тина, я Илмеру видела. Она мне выбраться помогла. Илмера тоже сказала, что дети ждут.
И ни слова о Русе, как ни ждала Тина. Женщина была зла на князя, как и остальные родовичи. Даже мужчины, и те с Русом почти не разговаривали, а женщины вообще гусынями шипели. Ради какой-то пришлой, пусть и красивой, едва не погубил жену!
Особенно сильно осуждали те, кто видел, что Порусь много лет любила князя и ждала. Нет, не того, что он на ней женится, просто ждала, что заметит, что приголубит. Родовичи так радовались, когда эти двое все же слюбились! И вот из-за минутной слабости Рус погубил все.
Если бы Порусь устроила скандал, подралась с соперницей или поколотила самого Руса, в веси посмеялись бы и забыли, кто из мужиков без греха? Но женщина не вынесла предательства и гордо ушла, а потом и вовсе чуть не погибла. Простит ли когда-нибудь?
Давно ли в этом доме звенели детские голоса, раздавались смех и чьи-то шутки? Давно ли родовичи собирались вместе, чтобы по вечерам заниматься привычной работой у очага?
Пусто и холодно теперь в этом доме. Очаг Рус не разжигает, без Поруси и Полисти с Тимаром дом не дом и очаг не согреет. Князь один много дней.
Чтобы хоть как-то забыться, от света до темноты он трудится – рубит лес, таскает его на хребте в весь, в любую погоду уходит на охоту, носит воду… Все для других, ничего в свой дом, который и не дом вовсе, а просто пустая постройка. Изморозь покрыла стены, у входа целый сугроб намело из-за неплотно прикрытой двери. Но Русу все равно, здесь нет его любимых людей – жены и деток, а самому все ни к чему.
Чигирь повздыхал и зачем-то отправился прочь из дома.
– Ты куда?
Старик отмахнулся от Радока, плотнее запахнулся в шкуру и открыл дверь. Завывала вьюга, мигом переметая следы, в такую погоду никто добрый и во двор не выйдет. Куда это Чигирь?
Со скрипом открылась дверь Русова дома. Внутри темно и тихо.
– Эй, ты здесь?
Чуть прислушавшись, Чигирь позвал снова:
– Рус?
Князь опустил ноги с лежанки.
– Чего тебе?
– Я за тобой, пойдем.
– Куда?
– К нам пойдем, нечего лежать, точно мертвецу, в пустом холодном доме!
Видя, что князь не собирается идти с ним, Чигирь заорал:
– Зиму у нас переживешь, а по весне дом обновишь или новый поставишь, тогда и Порусь вернешь! Нечего тут упырем сидеть в темноте и холоде!
Чигирю удалось хотя бы вытащить Руса к людям. Тот, как и после гибели Полисти, долго молчал, но хотя бы работал и жил в тепле.
Росла гора наконечников и скребков, сделанных руками князя, копились и копились его мысли, одна тоскливей другой.
Он поддался ласкам Элмы, взыграло мужское, изменил, не думая, что делает, а для Поруси это оказалось смертельно.
Лишь к весне женщина смогла выбираться на двор, заниматься делами. Порусь сильно изменилась, похудела, синие глаза ввалились, став от этого еще красивей. Вокруг губ легла скорбная складка. Не о Русе грустила Порусь, а о погибшем сыночке. Мужа она словно оставила там, в бездне, куда едва не свалилась.
Однажды к сидевшей на солнышке с привычным шитьем в руках Поруси подошел Рус. Не говоря ни слова, опустился рядом у ног, глянул снизу вверх:
– Порусь, не прошу простить, позволь только быть рядом, помогать, видеть тебя с детками всякий день.
Рус вдруг уткнулся лицом в колени жены. Рука Поруси помимо ее воли легла на светлые кудри.
– Я не виню, Рус. Только вернуться не смогу.
– Никогда не сможешь простить?