Брячислав смотрел на Ярослава, не в силах поверить своим ушам. Киевский князь отдает ему часть дани и предлагает хотя бы часть года править Киевом?! Сам он надеялся только на возвращение Витебска и Усвята.
– Согласен?
– И Витебск с Усвятом тоже…
– Дались тебе эти города! – расхохотался Ярослав. – Конечно, но чтоб на мои земли ни ногой, ни помыслами даже! И клясться заставлю перед образами!
На том и договорились.
Позже Ярослав сказал княгине как бы вскользь:
– Олаву писать ни к чему. Брячислав Эймунда у себя оставит, ему норманнская дружина надобна. А Эймунду я пообещал… если еще кого на что беспутное подбивать станет, сам шею сверну!
Между дядей и племянником был заключен мир, который честно соблюдался. Полоцкий князь получил то, на что и надеяться не мог, – ему вернулись спорные города, в Киеве у него был свой двор, куда стекалась его часть дани и жил сам князь с поздней осени до ранней весны, в Киев перебралась часть полоцких бояр. А Ярослав получил спокойствие на границах своих земель и полоцкую дружину, в том числе и с Эймундом, в случае необходимости.
Этот союз двух князей выдержал испытание в следующем году, когда они вместе ходили отбивать у Болеслава и оставшихся там сторонников Святополка Берестье. Город отбили, но дальше двигаться не стали. Время посчитаться с польским королем за разоренный Киев пока не пришло. А Ярослав прекрасно понимал, что начинать то, чего не сможет сделать, не стоит.
Разобравшись с полоцким князем и его претензиями на власть, Ярослав отправил Ингигерд обратно в Киев, несмотря на все ее сопротивление: «Там у тебя дети!», – а сам сопроводил угнанных новгородцев домой. Но не потому, что боялся новых нападений Брячислава, он поверил молодому князю и его клятве, просто хотелось самому разобраться с произошедшим в Новгороде.
Киевская дружина вернулась с Иваном Творимировичем, а Рёнгвальд ушел с князем. Пора было заниматься делами Ингерманландии и Ладоги, да и жена, небось, совсем заскучала одна там на Волхове.
– Что тебя беспокоит в Хольмгарде, Ярицлейв? – Рёнгвальд упорно звал Новгород его скандинавским названием, а самого Ярослава Ярицлейвом. Тот не обижался, пусть себе.
– Почему новгородцы не оказали сопротивления?
– Не вини горожан, их застали врасплох.
– Я горожан не виню, но где был Коснятин?
Конечно, на этот вопрос Рёнгвальд не мог ответить при всем желании.
Ярослав пробыл в Новгороде всю зиму, а в Киеве в это время сидел Брячислав. Молодой князь поначалу ходил гоголем, словно он взял город на щит, но быстро понял, что за время правления Ярослав многое устроил под себя, к тому же Киев не Полоцк, в нем проблем много больше. И киевляне, успевшие привыкнуть к Ярославу и принять его правление, хотя и не выказывали ничего против полоцкого князя, но и особо не приветствовали, относясь к нему скорее как к наместнику, посаженному на время отсутствия хозяина.
По уговору Брячислав не мог привести свою большую дружину, при нем была только малая, а у Ивана Творимировича княжья большая, с которой тягаться трудно, потому не чувствовал себя полочанин в Киеве хозяином. Но пусть и временное пребывание в городе многому научило Брячислава. Возвращаясь к себе в Полоцк, он начинал делать что-то в подражание стольному городу. Полоцку от этого хуже не было, город рос и становился краше.
Но если в самой полоцкой земле храмы спокойно уживались с капищами, то в Киеве вторых не было вовсе. Вот и получалось, что полгода в Киеве князь общался со священниками Десятинной, а полгода в Полоцке с волхвами. Его жена с маленьким сынишкой жила дома постоянно, привозить в далекий Киев сына она не решилась бы.
Помянув сына Брячислава, Ингигерд невольно задела чувствительную для него струну. Сын полоцкого князя был необычен, он родился в рубашке, и волхвы запретили матери снимать с головки малыша приросший след рождения. Будущий князь Всеслав, а пока маленький Всеславик, постоянно носил шапку, чтобы не показывать лишним глазам свою головку. И имя у княжича было языческим, никто и не поминал его крестильного.
У Ярослава, наоборот, как-то само получилось, что имена сыновьям давал отец, и все они были только христианскими, а имена девочкам – мать, потому старшую звали Эллисив, правда, в Киеве чаще звали Елизаветой.
В Новгороде князь сразу почувствовал напряженность, было заметно, что многие чего-то боятся. Конечно, ждали разбора, почему не сопротивлялся город при нападении, но приехавший князь словно забыл об этом! Он распоряжался обустройством разрушенного и разоренного, помощью тем, кто пострадал, судил, рядил и словно не собирался возвращаться в Киев. Это дивило новгородцев, причем каждого по-своему. Бояре прикидывали, что за этим последует, а купцы и особенно простой люд радовались – с князем оно как-то надежней и спокойней. Тем более с таким, который пущенной стрелой примчался выручать своих попавших в плен новгородцев!
По городу ходили разговоры, мол, не зря мы тогда не отпустили Ярослава за море бежать, не зря помогали ему Киев брать.
Самому Ярославу, жившему без семьи на дворище за Торгом, конечно, доносили о людской молве. Слышал князь и о том, что дивятся новгородцы: что же князь при первой угрозе Киев племяннику отдал? Может, помочь Брячислава оттуда прогнать?
– С Брячиславом воевать удумали? Лучше бы его отбили, когда город брал! – смеялся Ярослав.
Узнав, что лежит недужным давний друг боярин Остромир, за которого когда-то пытался сосватать свою сестру Предславу, чтоб жила в Новгороде рядом, князь отправился проведать больного. Тогда мачеха сделала все, чтобы сестры остались в девах, были лишены простого женского счастья. У Предславы оказалась вон какая судьба, в чем Ярослав винил себя постоянно. Зато за Остромира князь Владимир отдал мачехину дочь Феофано.
Ни для кого не было секретом, что Ярослав из-за этого сестрицу терпеть не мог, хотя и прекрасно понимал, что не ее вина в таком замужестве, дочь не спрашивают, за кого выдают, особенно дочь княжескую. Понимал, а поделать с собой ничего не мог, потому и не бывал на боярском дворе никогда, если нужно, звал Остромира к себе. Но теперь тот лежал больным, пришлось идти самому.
Завидев князя с гридями, по двору суетливо и бестолково заметались слуги, на крыльцо выскочила княгиня, охнула и скрылась обратно.
– Хорошо встречают!.. Передай боярину – проведать его пришел, а не на пир, чтоб не вставал, и не суетись! – фыркнул ключнику Ярослав.
Тот закивал, закланялся, но суетиться от этого не перестал.
Сестра все же вышла князю навстречу, с низким поклоном поднесла чарку, державшие поднос руки дрожали, глаза смотрели в пол. В другое время Ярослав бы и чарку брать не стал, настолько не любил Феофано, но теперь, глядя на ее худые, сморщенные руки, вдруг пожалел: а ведь и у нее, небось, судьба не мед… Нелюбая и мужем, и родичами, и челядью, она жила тихо, как мышка, стараясь лишний раз не попадаться никому на глаза.