– Чем раньше, тем лучше, матушка, – ответил Карл, – такова моя воля.
Екатерина пожала руку сыну, не поняв, почему нервно вздрогнула его рука, пожимавшая ей руку, и вышла, не услышав язвительного смеха короля, а за ним глухого, страшного проклятия.
! Король спросил себя: не опасно ли предоставлять свободу действий этой женщине, которая в несколько часов может натворить таких дел, которых уже не поправишь?
Но в ту минуту, когда он смотрел на портьеру, опускавшуюся за Екатериной, он услыхал подле себя легкий шорох и, обернувшись, увидел Маргариту – она приподняла стенной ковер, закрывавший коридор, который вел в комнату кормилицы.
Бледность Маргариты, ее блуждающий взгляд, ее тяжело дышавшая грудь выдавали страшное волнение.
– Государь, государь! – воскликнула Маргарита, бросаясь к постели брата. – Вы же знаете, что она лжет!
– Кто «она»? – спросил Карл.
– Слушайте, Карл! Это, разумеется, ужасно – обвинять родную мать! Но я подумала, что она осталась у вас затем, чтобы погубить их окончательно. Клянусь вам жизнью, моей и вашей, клянусь душой нас обоих, что она лжет!
– Погубить?! Кого она хочет погубить?.. Оба инстинктивно говорили шепотом; можно было подумать, что они боятся услыхать самих себя.
– Прежде всего Анрио, вашего Анрио, который вас любит и который предан вам, как никто в мире.
– Ты так думаешь, Марго? – спросил Карл.
– Государь! Я в этом уверена!
– Я тоже, – отозвался Карл.
– Но если вы в этом уверены, брат мой, – с удивлением сказала Маргарита, – почему же вы приказали его арестовать и посадить в Венсенн?
– Потому что он сам просил меня об этом.
– Он сам вас просил, государь?
– Да, Анрио человек своеобразный. Быть может, он ошибается, но, быть может, он и прав: одно из его соображений заключается в том, что ему безопаснее быть у меня в немилости, чем в милости, дальше от меня, чем ближе, в Венсенне, чем в Лувре.
– Ах, вот как! Понимаю, – сказала Маргарита. – Так он там в безопасности?
– Еще бы! Что может быть безопаснее для человека, за жизнь которого Болье отвечает мне головой?
– Спасибо, брат мой, спасибо за Генриха! Но...
– Но что?
– Но там есть и другой человек, государь... Быть может, я виновата, что он мне небезразличен, но он мне небезразличен, вот и все.
– Кто же этот человек?
– Государь! Пощадите меня... Я едва ли посмела бы назвать его имя моему брату... и не посмею назвать его королю.
– Это де Ла Моль? – спросил Карл.
– Да! – ответила Маргарита. – Однажды вы хотели убить его, государь, и только чудом он избежал вашей королевской мести.
– А ведь это было, Маргарита, когда он был виновен только в одном преступлении, но теперь, когда он совершил два...
– Государь! Во втором он не виновен.
– Бедная Марго! Разве ты не слышала, что говорила наша добрая матушка? – спросил Карл.
– Карл! Я же сказала вам, что она лжет, – понизив голос, ответила Маргарита.
– Вам, может быть, не известно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у де Ла Моля?
– Конечно, известно, брат мой.
– И то, что эта фигурка проколота иглой в сердце, и то, что к этой иголке прикреплен флажок с буквой «М»?
– И это я знаю.
– И то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове королевская корона?
– Все знаю.
– Что же вы на это скажете?
– Скажу, что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с королевской короной на голове изображает женщину, а не мужчину.
– Вот что! – сказал Карл. – А игла, пронзающая сердце?
– Это чародейство, которое должно пробудить любовь женщины, а не колдовство, которое должно убить мужчину.
– А буква «М»?
– Она означает вовсе не смерть, как говорила вам королева-мать.
– Что же она означает? – спросил Карл.
– Она означает... означает имя женщины, которую любил де Ла Моль.
– А как зовут эту женщину?
– Эту женщину зовут Маргарита, брат мой, – сказала королева Наваррская, падая на колени перед постелью короля; она взяла его руку в свои и прижала к этой руке залитое слезами лицо.
– Тише, сестра! – произнес Карл, оглядевшись вокруг сверкавшими из-под сдвинутых бровей глазами. – Ведь если слышали вы, то и вас могут услышать!
– Мне все равно! – ; поднимая голову, воскликнула Маргарита. – Пусть меня слышит хоть весь свет! Я всему свету скажу, что подло, воспользовавшись любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве!
– Марго! А если я скажу тебе: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда?
– Брат!
– Если я скажу тебе, что де Ла Моль невиновен? , – Так вы это знаете?
– Если я скажу тебе, что знаю настоящего виновника?
– Настоящего виновника? – воскликнула Маргарита. – Так, значит, преступление все же совершено?
– Да. Вольно или невольно, но преступление совершено.
– Против вас?
– Против меня.
– Не может быть!
– Не может быть?.. Посмотри на меня, Марго. Молодая женщина вгляделась в брата и вздрогнула, увидев, как он бледен.
– Марго! Мне не прожить и трех месяцев, – сказал Карл.
– Вам, брат мой? Тебе, мой Карл? – воскликнула сестра.
– Марго! Меня отравили. Маргарита вскрикнула.
– Молчи, – сказал Карл, – необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.
– – Но ведь вы знаете виновника?
– Знаю.
– Вы сказали, что это – не Ла Моль?
– Нет, не он.
– Конечно, это и не Генрих!.. Боже правый! Неужели это...
– Кто?
– Мой брат... Алансон?.. – прошептала Маргарита.
– Возможно.
– Или же, или же... – Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что сейчас скажет, – или же... наша мать?
Карл промолчал.
Маргарита посмотрела на него, прочла в его взгляде ответ, которого ожидала, и снова упала на колени, едва не опрокинув кресла.
– Боже мой! Боже мой! – шептала она. – Это немыслимо!
– Немыслимо! – с визгливым смехом сказал Карл. – Жаль, что здесь нет Рене, – он рассказал бы тебе целую историю.