Как, должно быть, она испугалась! Или не успела?
Бедная, одинокая девочка, которую некому поддержать и которой приходится справляться с жизнью в одиночку.
— Я заберу тебя в Париж, — сказал ей Филипп по-французски. — Я не знаю, согласишься ли ты, но, если не согласишься, мы что-нибудь придумаем. И никто не посмеет тебя обидеть. Даже мой сын.
Зазвонил телефон, Филипп снял трубку.
— Я уже в подъезде, — сообщила трубка. — Врача привез. Он говорит, что все равно нужно будет в больницу, если ранение лицевое…
— Сейчас посмотрим, — сказал в отдалении чей-то голос, очевидно этого самого врача. Филипп поднялся с пола и вышел в коридор.
— А лифт не работает, что ли? — спросили в телефоне.
— Нет, — сказал Филипп. — Придется пешком.
— А этаж-то пятый… — с наигранным испугом проговорили в телефоне. — Прибытие откладывается на неопределенный срок. Кто знает, сколько потребуется времени, чтобы поднять себя по лестнице.
Но в гулком подъезде уже звучали шаги. Филиппу показалось, что поднимается человек сорок.
Он открыл дверь. Оказалось не сорок, а всего пятеро.
— Привет, — сказал Филипп. — Хорошо, что тебе удалось приехать.
В палате у Александры было просторно и красиво. Как в санаторном люксе, подумала она, хотя никогда не была в санатории, тем более в люксе. По ту сторону — зимний подмосковный бор, засыпанный снегом, а по эту — тепло, чисто, спокойно. Телевизор, ковры, цветы, картины.
Как бы дико это ни звучало, но ей нравилось здесь лежать.
Когда она проснулась и в недоумении уставилась в лепной потолок со старинной бронзовой люстрой, ей показалось, что ее похитили и держат в заложниках. Она резко села, намереваясь бежать, но в голове зашумело, в ушах зазвенело, в глазах потемнело, и побег пришлось отменить.
За окном в тихом и чистом зимнем бору начинались сумерки, и Александра, забыв про побег, легла на подушку и стала смотреть в этот меркнущий между соснами закат и вспоминать, как на зимних каникулах баба Клава возила ее, маленькую, на дачу. Как скрипел снег под полозьями санок, как здорово было идти с электрички к дому и предвкушать его ровное тепло — соседка всегда топила печь к их приезду. И на ужин в первый вечер всегда было что-то вкусное: «Докторская» колбаса с черным хлебом — сколько хочешь! — или ветчина в импортной банке, специально прибереженная в дорогу, и чай с конфетами, тоже пока не наешься.
Конечно, и в каникулы они с бабушкой работали не покладая рук. Вернее, работала бабушка и Александру заставляла. Ни разу в жизни Александра не видела ее без дела. Она была превосходная портниха, у нее был хороший вкус и необыкновенная ухватка, как сказали бы сейчас, профессионализм. Александра, томясь, шила фартуки, а бабушка — платья, блузки, брюки и даже пальто.
Но все-таки на каникулах бабушка загружала ее меньше.
У Александры были лыжи, довольно неказистые, но вполне подходящие для деревенских горок. И санки с загнутыми полозьями, очень красивые. «На них еще твой папа катался», — говорила баба Клава с гордостью, но папу Александра не помнила.
Почему-то теперь ей стало очень жалко себя. Она лежала и тихо плакала, и слезы перестали катиться только тогда, когда толстый бинт на щеке совсем промок.
Почему-то ее абсолютно не волновало, что с ней случилось и заживут ли раны. И где она находится.
Но оказалось, этот день все-таки смог ее удивить и вывести из состояния странной апатии, в которую она впала.
Когда совсем стемнело, Александра решила выйти в коридор и посмотреть есть ли еще кто-нибудь в этом сказочно-тихом доме.
Она осторожно села, придерживаясь рукой за какие-то очень уместно прилаженные к стене поручни. Голова уже не так кружилась, и в глазах уже почти не темнело. В кресле, рядышком с кроватью, лежал длинный и толстый халат, и Александра, поколебавшись, надела его.
Она выглянула в коридор и увидела там молодого мужчину, сидевшего в кресле у противоположной стены. Как-то сразу, с первого взгляда, Александра поняла, что он — не врач.
— Проснулись? — спросил он приветливо. — Меня зовут Володя. А вы уверены, что вам уже можно ходить?
Александра не сразу сообразила, о чем он ее спрашивает. Но почему-то вдруг появилась мысль — впервые с того момента, как она пришла в себя, — что вид у нее, должно быть, ужасный. Еще бы! Щека заклеена, ухо вроде совсем оторвано — она потрогала нашлепку, но сквозь сто слоев марли ничего разобрать не смогла, лоб густо залит йодом. Позднее Александре сказали, что она падала головой вперед и сильно ударилась.
— Давайте-ка я вас обратно в комнату провожу, — озабоченно сказал Володя. — Вы зря встали. Там такая кнопочка есть, ее можно нажать и вызвать сестру.
— Мне не нужна сестра, спасибо, — ответила Александра, не узнавая собственного голоса. — Я просто хотела узнать, где я.
— В больнице, в отделении косметической хирургии, — охотно объяснил разговорчивый Володя. — Ваш муж приедет часов в восемь. Вы довольно долго спали…
— Да уж! — проговорила Александра и тут же подумала: «Ну, что ж, если Филипп приедет, жить можно». — А вы кто? — спохватилась она. Черт бы побрал ее слоновью прямолинейность.
— Я — Володя, — как будто из этого что-то следовало, повторил молодой человек. — Я ваш охранник.
— Кто? — переспросила Александра. — Вы из милиции?
— Нет, — мягко сказал Володя. — Нет, я не из милиции.
Александра ничего не поняла, но спрашивать не стала. Она до смерти устала от тайн, недомолвок, секретов, обманов, конспирации, страха… Главное в восемь приедет Филипп, а все остальное… Какая разница!
— У вас есть сигареты? — спросила она. — Я не знаю, можно ли здесь курить, но если у вас есть сигареты…
— Конечно, есть, — ответил Володя. — У вас в комнате, — он сказал: в «комнате», а не в «палате», — на маленьком столике — пепельница.
— А здесь точно можно курить? — для верности уточнила Александра.
— Конечно, — успокоил ее Володя. — Здесь все можно.
Опустившись в кресло, Александра с удовольствием закурила Володину сигарету и тут только сообразила: «Он же сказал — «охранник». Значит, какая-то опасность угрожает ей и в этом чудесном тихом месте. Боже! Ей хотелось заплакать. Неужели и тут нельзя отдохнуть — нет, хотя бы передохнуть — от бесконечных опасностей, подстерегающих ее в последнее время?