— Вы в милиции работаете… Дима?
Он посмотрел на Марту несколько свысока и вздохнул байроновским вздохом. Ему было двадцать пять лет, шеф оставил его «за главного», он чувствовал свое превосходство над Даниловым, за которым он должен был присматривать, и ему нравилась Марта. Просто так. Она была высокой и худощавой, немножко бледненькой, очень симпатичной. Диме нравились все без исключения девушки — и все «просто так».
— Это я раньше в милиции работал. — О том, что он работал там восемь месяцев или даже чуть меньше, Дима умолчал. — Кое-что понимаю.
— Мы не могли бы посмотреть видеозапись? — попросил Данилов вежливо. — Может быть, там что-то осталось?
Дима вдруг покраснел. Марта посмотрела с удивлением — он весь стал розовый, от шеи до волос, и этот розовый младенческий разлив вдруг сделал его совсем мальчишкой.
— Как это я сам не подумал, — пробормотал он себе под нос, — это же в первую очередь надо было…
Марта и Данилов проводили глазами его стремительно удаляющуюся спину.
Спина удалялась в сторону кухни.
«Вернее, того помещения, которое вчера было кухней», — подумал Данилов мрачно.
— Куда это он?
— Там камеры наблюдения.
— В кухне?!
— Нет. Не в кухне. Рядом, где мы… где лежал охранник. Марта, я прошу тебя, пойди выпей кофе и посиди в машине. Я боюсь, что тебе вредно…
— Ты лучше ничего такого не бойся, — посоветовала Марта, — давай я тебе чем-нибудь помогу.
— Ты мне ничем помочь не можешь, — сказал Данилов твердо, — было бы очень хорошо, если бы ты мне не мешала.
Марта хотела было вступить в очередную дискуссию, но посмотрела ему в лицо — и не стала.
Ни разу за все пятнадцать лет она не видела, чтобы Данилов выходил из себя. Он бывал подавленным, недовольным, усталым и никогда — взбешенным. Марта подозревала, что такие сильные чувства, как бурное веселье, бешенство или горе, вообще ему незнакомы.
Сейчас он был каким-то странным. У него были красные глаза — очевидно, все от тех же химических испарений, наполнивших дом, как газовую камеру, — и щека возле рта будто мелко дрожала.
— Андрей Михайлович, — позвал охранник, — подойдите, пожалуйста!
— Марта, — Данилов стянул с плеч дубленку и сунул ее Марте в руки, — пожалуйста, отнеси в машину. Мне в ней неудобно и жарко. Я где-то бросил шарф и был бы признателен, если бы ты его нашла. Это… ручная работа, вышивка и что-то еще, — добавил он, как будто смущенный тем, что просит ее о такой глупости, как шарф.
— Мамочкин подарок? — уточнила Марта.
Данилов на нее даже не взглянул.
— Андрей Михайлович!
— Да. Иду.
Наверное, таким будничным и спокойным тоном он разговаривает в своем офисе, когда секретарша сообщает ему, что в очередной раз звонит Марта Черниковская.
Хрупая стеклом, он решительно прошел в сторону кухни, и Марта двинулась за ним, как на поводке, неся в охапке его дубленку. Мех внутри был мягкий, нагретый Даниловым. Марта задышала в этот мех, и жить сразу стало как-то полегче.
— Кассета на месте, — проинформировал охранник, оглянувшись на них.
Марта старательно отводила глаза от черной густой лужи на полу. — Только запись на ней…
— Затерта? — спросил Данилов равнодушно.
— Нет, — ответил Дима почти весело, — не затерта, Андрей Михайлович!
Несколько маленьких телевизоров, поставленных друг на друга в два ряда, оказались за низкой кирпичной стенкой, которая как будто отделяла хозяйственное помещение от наблюдательного поста. Там был стол, вращающееся кресло с высокой спинкой, кушеточка, накрытая тощим солдатским одеяльцем, стопка засаленных детективов с вылезающими страницами, пепельница, электрический чайник и две не слишком чистые кружки.
Казарма.
Вот ведь как странно.
Человек моментально создает вокруг себя именно такое пространство, в котором ему комфортно и привычно. Вряд ли служба безопасности Тимофея Ильича Кольцова недополучала средств или не имела возможности как-то украсить быт сотрудников, и вокруг был все же не полигон в Семипалатинске, а некоторым образом дворец и сказочная красота, и тем не менее охранники предпочли устроить себе казарму. Во Дворце им было бы неуютно.
Охранник оглянулся, на секунду задержал взгляд на Марте, нажал какие-то кнопки, что-то переключил — маленькие экраны разом вздрогнули, пошли полосами, и появились черно-белые картинки, почти фотографически неподвижные.
— Что это такое? — спросила Марта и еще чуть-чуть приблизилась.
— Это камеры. Их четыре штуки. У ворот, у главного входа, со стороны леса и последняя у забора. Запись идет только с той, которая у входа. Смотрите.
Фотографические картинки вздрогнули, затряслись, побежали белые цифирьки, откручивая время назад, протянулась серая полоса, и Марта увидела себя — большая голова, короткие ножки, — как будто камера смотрела на нее сверху. Впрочем, она и смотрела сверху. Рядом с Мартой оказался такой же куцый и коротконогий Данилов, они смешно потоптались у входа и вперед спинами бодро двинулись за угол дома. Там они еще потоптались и наконец убрались за угол.
— И все? — спросил Данилов.
— Все, — согласился охранник. — Выходит дело, кроме вас, на участке никого не было. Данилов мельком взглянул на него.
— Можно все сначала?
— Да сколько хотите.
Снова полосы, цифирьки, время назад, и опять Марта с Даниловым у порога, похожие на двух пингвинов. Один пингвин побольше, другой поменьше.
«Значит, камера „увидела“ только нас. Больше никого не было. А мы — вот они, на пленке. Получается, что дом Тимофея Кольцова разгромили именно мы с Даниловым. Мы?!»
— Послушайте… — Марта потянула охранника за рукав. Она вдруг так заволновалась, что даже перестала прятать нос в спасительную шерсть даниловской дубленки. — Это ничего не значит. Это какая-то ерунда! Когда мы приехали, все уже было так, как сейчас. Вы слышите меня?
— Слышу, — согласился охранник с сожалением, как показалось Марте.
— Кассету можно было затереть, — предположил Данилов хладнокровно.
— Конечно. Только для того, чтобы ее затереть, нужно знать, что запись идет только с одной камеры. Кто мог об этом знать? Кроме наших ребят, которые здесь дежурят, никто. Ну и еще, конечно, кто здесь бывает часто, тоже, наверное, знает.