И родился у Лая замысел.
Послал он гонца в Фивы, приглашая братьев своих разделить радость удачной его женитьбы. Думал, приедут и Зеф, и Амфион – рожденные близнецами, редко расставались они друг с другом. Однако болезнь отца разлучила их – лишь Зеф откликнулся на голос брата. Принес он печальные вести и долго просил Лая вернуться – желал отец проститься и с младшим сыном, дать ему свое благословение. Ласково отвечал брату Лай, уверяя его, что непременно вернется и поклонится отцу и матери их дорогой. И устроил в честь брата пир, пригласив всех воинов, всех свободных людей. Для каждого нашлось место за столом. Поднимались чаши во славу Зефа, и во славу Кея, и за процветание царства его, и за то, чтобы подарили боги Фивам благоденствие и процветание. Каждого угощала вином темноокая Ниоба, и люди благодарили Лая за щедрость, не зная, что в вино это подмешано сонное зелье… Не сразу пришел Гипнос в чертоги Кея.
На мягких лапах, под светом дрожащим белоликой Фебы-луны, прокрался он во дворец и каждого коснулся волшебным жезлом. Уснул Кей, уснула Лето, уснули все женщины и мужчины, какие только были во дворце. И лишь фиванцы, не пившие вина, остались бодрыми. Велел Лай, желая избавиться от брата, а также боясь того, что очнувшийся царь кинется за ним в погоню и призовет самого Нерея на подмогу, убить всех.
Кровь пролившаяся оскорбила собою плиты дома царя, но – смолчали боги.
Лай вынес Лето на руках из отцовского дома, а с нею – все золото, серебро и дорогие ткани, тюки с шерстью и амфоры с краской. Особенно берег он драгоценную чашу, надеясь, что с ее помощью одержит победу над Амфионом.
Когда очнулась прекрасная Лето, не сразу поняла она, отчего качается под нею земля, отчего небо – низкое и такое темное, отчего пахнет вокруг соленым океаном. Летел корабль, златорогим оленем скакал он с волны на волну. И ветер наполнял паруса, унося Лето прочь от дома. Закричала она, выбежала на палубу, готовая броситься в бездну морскую, но остановил ее Лай. И вот что он сказал:
– Некуда тебе возвращаться. Мой брат, коварнейший Зеф, который всегда испытывал ко мне лишь зависть – она точила его душу, подобно тому как точит камень легкая вода, – желал взять тебя в жены! Он приходил к тебе среди прочих, но получил отказ. И злобу на тебя затаил. Он бы простил тебя, но – не меня.
Глядела Лето на небо, искала знака, но видела лишь альбатросов, скользящих в вышине.
– Когда же ты стала моею женой и я благодарен за это всем богам, поскольку не знаю для себя счастья большего, – его обида вовсе стала невыносимой. Затуманила она разум Зефа, подтолкнула его на злое дело. На пиру, который я устроил в честь дорогого брата, желая приветствовать его, как царевич царевича, преподнес нам Зеф амфоры с драгоценным критским вином. Ты его пила, и воины твоего отца, и сам Кей, чье благородство известно любому – от мрачного Аида до высокого Олимпа. И видели боги, что чистый помыслами Кей не заподозрил подлости в госте. А тот подмешал в вино сок священного мака, который дарит забвение. И, колосьям на ветру подобны, слегли воины Кея в неравной битве с Гипносом безликим. И сам Кей, и даже ты. Меня тоже сморил сон, хоть и пригубил я вина лишь самую малость.
Так говорил Лай и клялся именами богов, что истинно все это случилось, о чем ведет он речь. Слушала Лето, не желая верить, что нет у нее больше дома.
– Когда же уснули все, велел Зеф своим воинам убить всех мужчин, а женщин пленить, забрать все сокровища Кея – и тебя, моя любовь. Так бы все и случилось, когда б не бедная Ниоба, которая разливала вино. Она ужаснулась, услышав эти речи, и принялась будить людей, но оставались спящие спящими, будто бы мертвыми. И никто во всем дворце не слышал голоса Ниобы.
Лай указал на девушку, державшуюся в тени мачты. Была она молода, почти дитя еще, и смуглолица, темноволоса, прекрасна тою дикой красотой, которой славятся лакедемоняне.
Распростерлась Ниоба пред царицей ниц, умоляя ее о прощении. И полны слез были черные ее глаза. Простила Лето Ниобу, потому что не видела за нею вины. Лишь спросила:
– Так ли все было, как говорит Лай?
– Так, – подтвердила Ниоба. – Зовут меня Ниоба, и родом я из далекой страны. Моя семья знатна и богата, я жила, окруженная родительской любовью, братьями и сестрами, не зная бед, пока однажды не встретила чужака. Силой увез он меня из дома, обещая сделать своей женой, но так и не сдержал слово. Сделал меня Зеф своей рабой, жесток он был и страшен. Это Зеф велел мне разливать вино. И если бы кто-то заподозрил неладное, если бы не удался план его коварный, то во всем обвинили бы меня. Я же, боясь его гнева, не посмела перечить ему. И смотрела, как засыпают люди. А когда уснули все, поняла я, что не просто желает похитить Зеф сокровища гостеприимного царя, но и убить его и всех, кто только был во дворце. Закричала я, пораженная таким коварством. Умоляла людей открыть сомкнутые веки, взглянуть на колесницу Феба и взять в руки оружие. Но глухи оставались спящие. И тогда упала я на колени, взывая к богам о справедливости, и просила лишить меня глаз, потому что не желала я видеть, как прольется кровь славного Кея. И ушей лишить, чтобы не слышали они предсмертных хрипов. Язык – отнять, чтобы не рассказал он о том, что остались боги равнодушны к такому злу. И самое мое сердце обратить в камень. Или же спасти – хотя бы тебя, госпожа. Видно, ничтожный голос мой достиг ушей безумца Гипноса, и отступил он от ложа молодого царевича. Очнулся Лай, и очнулись воины его.
Но отец, отец погиб – это говорило омертвевшее сердце Лето. И душа ее: оцепенев, стала она каменной, неподъемной.
– Понял я, что творится неладное. И принял бой, какого не было прежде. Встали воины мои плечом к плечу, и хоть слабы они были, отравленные маком священным, но выстояли, не позволив ранить тебя. Сразил я вот этою рукой родного брата, – так сказал Лай, и Лето, бросившись мужу на грудь, разрыдалась.
За что, боги? За что вы прогневались на Кея? Неужто не славил он ваши имена? И не приносил вам даров, столь богатых, какие только мог поднести? Не устраивал празднеств в вашу честь?
Вы же – отвернулись от него, когда творилось это зло.
– В сей же час раздался гром, сотрясший остров от вершины до основания. И невиданная волна поднялась со дна морского. Была она подобна многоголовой гидре и грозила смести с земли все, что только встретится ей на пути. Взяли мы тогда то, что смогли унести, и бросились на корабль. Только-только успели поднять парус, и ветер благодарный унес нас прочь от гибнущей земли. Накрыла волна остров, расколола камень на части, а жадное море приняло их, как принимало хлеб и вино в подношениях.
– Это Посейдон мудрейший, помня Кея, не пожелал сохранить место, где принял герой подлую смерть, – поспешила добавить Ниоба.
Была она рабой Зефа, которому случилось погибнуть вместе с прочими. Так и не узнал он, чьею рукой был сражен. Зеф купил Ниобу еще ребенком, пораженный ее красотой. Ждал он, что, повзрослев, станет Ниоба девой прекрасной, и такая рабыня сделает честь его дому.