Идет Лай к ручью короткой тропой, о которой, верно, позабыл Амфион. Идет тихо, крадется, словно тень ночная. С каждым шагом он все ближе и ближе к нужному месту. Вот вода журчит, и тонколикие наяды повторяют следом за морскими своими сестрами:
– Убийца, убийца…
Что Лаю до песни их? Он ждет, скрытый в сени огромного дерева. Прежде Лай приходил сюда с братьями мериться силой, играть в глупые детские игры, ссориться, мириться… прежде.
Хорошее слово.
Ныне он ждет. Но отчего-то медлит Амфион. Что задержало его? Неужто встретил он свирепого зверя и тот оборвал жизнь нового царя? Нет, не настолько милосердны боги, не избавят они Лая от его тяжкой участи.
Собственной рукой выпадет ему – лишить брата жизни.
Знает Лай об этом. Ждет.
Затаил он дыхание, и притихли наяды, испугавшись, что измарает Лай воды ручья человеческой кровью. Умолкли птицы. И лишь деревья шумят грозно, желая упредить Амфиона.
Легки его шаги.
Ближе и ближе подходит брат. И стрела уже готова слететь с тетивы, ужалить брата в грудь, в самое сердце. Вот и показалась тень меж деревьев. Более не медлит Лай. Отпускает он стрелу. Взвизгнула та, рассекая воздух, сбила в полете зыбкий зеленый лист и вонзилась в тело.
Закричал человек – страшно, упал на берег, как срезанный колос.
Выдохнул Лай, отпуская страх. И дрожь в коленях смирил. Умер брат? Свободен отныне престол! Встретит город нового царя, как встречал и прежнего – с радостью, с надеждой. Опустил лук Лай, вышел из кустов, подошел к лежащему и отпрянул: не Амфион лежал на берегу, но – незнакомый какой-то человек в царских одеждах. Стрела вошла в самое его сердце, только вот не для этого сердца она предназначалась.
– Стой, где стоишь, брат, – раздалось рядом.
Обернулся Лай, уже зная, кого сейчас увидит.
Стоял в тени старого дуба Амфион. Черным было его лицо – от гнева и горя, а за плечом могучего воина виднелась тень Ниобы. Коварная! Не стала ждать она, что сдержит Лай слово, знала его, как знала самое себя. И поспешила упредить убийство.
Вышли из укрытия и воины, окружили царя, готовые защитить его, если вздумает Лай броситься на брата.
– Кто этот человек? – спросил Лай, вынимая из его тела свою стрелу. Не боялся он Амфиона, потому что – пусть и силен он, но и добр. Не решится он пролить кровь родича.
– Раб, которому я дал свои одежды и велел идти этим путем. Не верил я словам моей Ниобы, но мольбам ее – уступил. И что я вижу? Правду говорила она! Ты, мой брат, мой друг, с которым я готов был разделить все, что имел, вздумал убить меня, как убил кроткого Зефа? Ты сочинил историю о его предательстве, хотя предателем был сам!
Так обвинял Амфион Лая, и гнев, и горечь точили душу его.
– Когда пришла моя Ниоба в слезах и, упав на колени, умоляла выслушать ее, я слушал – и не верил. Разве мог брат убить брата? И многих иных людей, которые не желали ему зла? А после – принес он лживую весть отцу и остановил ею его сердце? Чего ради?
Правда в словах Ниобы смешалась с ложью. Знала она, как трудно бывает отделить одно от другого. И не боялась обвинений Лая, понимала, что не поверит отныне Амфион ни единому слову брата.
– А теперь ты и меня убить задумал. Что сделал я тебе, Лай?
– Что сделаешь ты со мной, Амфион?
Помрачнел Амфион сильнее прежнего. Не мог он простить брату предательство. Но не мог и казнить Лая.
– Забирай свою жену, – сказал он после долгого молчания. – Ту, ради любви которой решился на ужасное преступление. Забирай – и уходи прочь.
– Куда?
– Куда пожелаешь. Но если вздумаешь вернуться в Фивы, не рассчитывай на мое милосердие. Быть тебе тогда мертвым!
Так сказал Амфион, и воины стали свидетелями слов царя.
Снова путь. Дорога бесконечна. Серые скалы, редкие птицы и жаркое солнце, что, гневаясь на людей, шлет к земле стрелы жаркого света. Тяжко дышать, но – дышит Лето, хоть и с трудом.
Больше не плачет она.
– Решила Ниоба царицей стать, – шепчет Лай, держа за ее руку. Бледна эта рука, и едва-едва стучит сердечко Лето, которая вовсе растерялась. Вновь отняли у нее дом, обретенный ею совсем недавно. Чем же так провинилась она?
– Поднесла она Амфиону тайное зелье, и воспылал он к ней безумной любовью. Ослеп, оглох, лишился сердца мой несчастный брат. – Лай шел рядом с серым осликом. Его одного дозволили ему взять, поскольку слаба была Лето после болезни. – Коварна Ниоба. Она не желала делить любовь Амфиона ни с кем. Она придумала, что я решился на убийство брата, что я лишил жизни Зефа, что я… я во всем виновен. И ты.
Он глядел Лето в глаза, и она не видела ничего, кроме Лая.
Бедный, бедный… любимый.
– Что будто бы ты так сильно желала стать царицей, что повелела мне убить отца.
Как можно поверить в подобное?
– Слишком красива ты, чтобы желала Ниоба видеть тебя рядом с собой… Завистливая она. И злая.
Каждый день повторял Лай эту историю, пока не увидел, что верит Лето каждому его слову. Она, покрывшаяся пылью, с посеревшей жесткой кожей, с потемневшим от болезни лицом, уже не была так прекрасна, как прежде. И злился Лай из-за того, что ушел он с острова Кея, что отказался от маленького царства, желая большого, но не получил ничего.
И утешался он лишь тем, что недолго продлится его изгнание.
Вернется он в Фивы и отомстит Ниобе, низвергнет Амфиона… вот только бы найти того, кто согласится приютить бездомных беглецов.
Стояла Ниоба на берегу, глядела на синие-синие волны, слушая их голоса. Держала в руках чашу, со дна которой глядел на Ниобу седовласый грозный старец.
– Не боюсь я твоего безумия, Нерей, – так говорила она морю. – Нет во мне твоей крови! Но есть кровь дракона, служившего Кадму! Из зуба его, посеянного великим героем, вырос мой отец! Из семени его выросла я сама! И слышу я голос огня в моей крови!
Вставали волны на дыбы, грозные и белогривые, обрушивались на скалу, желая смыть в море дерзкую деву, но не получалось у них добраться до нее. Лишь мелкие брызги целовали стопы Ниобы.
– Видишь, стала я царицей! Получила такого мужа, которому нет равного под небом Эллады! Рожу я ему сыновей, и будут они сильны, как быки. Рожу дочерей, и станут они прекрасны, как лани. И вновь соединится кровь Кадма в этих детях! Пойдут они по земле, восславляя Фивы белокаменные!
Гремело море. И почерневшие воды его метались от края до края, от берега до берега. Дрожали далеко уплывшие корабли, и лишь дельфины не оставили радостной своей игры. Дельфины их кричали: