Голоса... нет, голос... женский голос доносился из открытого кабинета. Кого там еще принесло? Кто-то по телефону служебному названивает?
Помощник дежурного оглянулся – Гермес на своей банкетке привалился к стене, казалось, дремал.
Тогда помощник дежурного быстро дошел до открытой двери:
– Вы что тут...
«...Отчего этот колодец не закрыли? Не забили совсем? Если никто сюда уже давно не приходит, и скот не поят из бетонных корыт и дорога сюда заросла травой, потерялась... Если все так боятся этого места, отчего колодец не закрыли, не замуровали? Крышка на земле валяется, и кругом истоптанная земля...
Ответь же мне! Ты там???»
В пустом кабинете на столе, свободном от бумаг и дел, работал старый кассетный магнитофон. Красный огонек мигал на панели, и пленка крутилась, шелестела, и женский голос... которого помощник дежурного никогда не слышал прежде, читал... нет, декламировал громко и монотонно и вдруг сорвался на визг...
Пленка запнулась, потом закрутилась быстрее, сминая, глотая слова и предложения.
Помощник дежурного смотрел на магнитофон, включившийся в пустой запертой... нет, открытой сквозняком комнате... служебном кабинете, где все всегда запирается и прячется в сейфы... И этот вот вещдок с дачи той убитой женщины, который забрали, чтобы прослушать какую-то кассету, и потом привезли, вернули сюда, в отдел, как и положено, на хранение и...
«...Тело на упущенной веревке рухнуло вниз. Его приняли с благодарностью, как манну небесную...»
Помощник дежурного, не сводя глаз с магнитофона, шагнул через порог, но пленка неожиданно остановилась. А со стороны дежурной части послышались мужские голоса.
Наконец-то приехали эксперты ЭКУ. Но когда помощник дежурного, не сразу найдя в связке ключей нужный ключ, запер дверь в этот кабинет и поспешно вернулся на свой пост, он увидел, что эксперты, явившиеся за сравнительным анализом ДНК, опоздали.
Банкетка – пуста, Гермес словно испарился.
День уже клонился к закату, и солнце...
Казалось, оно устало...
Оно тоже устало, как и люди...
А может, виной всему оказался смог, пригнанный ветром со стороны столицы, или же дым дальнего торфяного пожара где-нибудь в Шатуре...
Багровое солнце тяжело повисло над пыльной проселочной дорогой, над дальним лесом, травой, развалинами старой фермы.
И колодцем – серым, растрескавшимся, пышущим послеполуденным зноем, как жерло вулкана.
Никакой прохлады...
Черная смрадная вода там, на дне.
Порыв ветра поднял дорожную пыль и соткал из нее...
Тени... столбы пыли... смерчи... четыре... пять... вот снова четыре... пять... шесть...
Они окружили колодец в немом хороводе, словно пытаясь добраться... или выбраться... но порыв ветра ослаб, и они осыпались прахом...
Под неумолчный стрекот кузнечиков...
Под гул невидимого в небе авиалайнера...
Под чей-то то ли смех, то ли плач...
В тишине, убивающей наповал своим полным молчанием...
Неясностью...
Ближе к закату...
В преддверии ночи.
«Он мертв уже более двадцати часов, его убили, когда Полина Каротеева там, в больнице, была еще жива».
Эта фраза Чалова буквально оглушила Катю – конечно, она слышала, что говорили эксперты и патологоанатомы о времени наступления смерти адвоката Ведищева, но когда это объявил Чалов...
– Мне не разорваться пополам. – Он стоял у двери в операционный бокс, где все еще продолжалось вскрытие.
Только что они закончили просмотр файлов камер наблюдения, трое оперативников сразу же поехали к Наталье Литте-Прохоровой по тому адресу, что указан в уголовном деле.
– Мне не разорваться пополам, – повторил Чалов. – Пока тут все закончится, пока они ее найдут, привезут и я начну допрос... Екатерина, там, в Ясногорске, поисковые мероприятия продолжаются. Я понимаю, что вы устали, что вы очень устали, с ног валитесь... Но мне стало бы в сто раз спокойнее, если бы кто-то из нас этот процесс там, в Ясногорске, контролировал. Мы ведь и так все время опаздываем и лишь трупы подбираем, но...
– Хорошо, я вернусь в ясногорский отдел и, если нужно, подъеду в больницу. – Катя чувствовала, как на нее наваливается свинцовая тяжесть.
Усталость, бессилие... никогда еще у них не случалось столь трудного дела...
Она плохо понимала, что Чалов подразумевает под словом «контролировать процесс». Как она – сотрудник пресс-службы – вообще способна контролировать работу ясногорского уголовного розыска? Прячась за широкую спину прокурорского, это еще возможно – подкидывать вопросы, спрашивать, сомневаться, спорить, доказывать, даже настаивать на своем... А в одиночку...
«Но мы же вместе расследуем это дело, Чалов это понимает, и он доверяет мне. Надеется, что, если произойдет что-то важное, я это не пропущу. И потом, он торопится... У него дело могут утром забрать – соберется совещание, и прокуратура потребует, чтобы он передал расследование кому-то другому, чтобы уж никакие личные мотивы и личные потери... гибель его дяди-адвоката...»
– Я поехала, – Катя смотрела на Чалова. – Я хотела вам сказать все это время... Ваш дядя... что бы там ни было, но его смерть... это ужасная смерть... Примите мои соболезнования. Мне очень жаль.
– Спасибо. Если что, сразу звоните мне, хорошо?
Ехали из Москвы в область, потом мчались из области в Москву, и вот теперь... Катя крепко сжимала руль маленькой машинки. Спину ломило нещадно, столько дорог и такое дикое напряжение. Так и подмывало остановиться на обочине, вывалиться из машины мешком и растянуться на пыльной траве, чтобы спина расправилась, пришла в норму, но...
К ясногорскому отделу Катя подкатила в лучах гаснущего заката. И несмотря на то что ей очень хотелось выбраться, все никак не могла вылезти из салона – не могла разогнуться, и ноги не слушались.
Но вот она все же вылезла, закрыла машину, пискнула сигнализация. И заковыляла (черт возьми, как старуха!) в дежурную часть.
Там клубилась какая-то беспокойная суета – Катя увидела экспертов из ЭКУ, сотрудника ИВС и двух молодых оперативников, которые ругались со столь же молодым, красным, как рак, помощником дежурного.
– Добрый вечер, что у вас тут случилось? – спросила Катя.
– Да задержанный сбежал! Ну разве можно проявить себя такой полной дубиной? – молоденький оперативник повернулся к помощнику дежурного. – Как это не было никого в отделе? Мы наверху, я с этими документами чертовыми из больницы вожусь... Что, нельзя было позвонить мне – спустись, побудь с задержанным пять минут, что, я не спустился бы?