— Вы полагаете? — переспросил Спицын.
— А чего тут полагать? Вы только вспомните восстание тысяча восемьсот сорок восьмого года, когда империя была одной ногой в могиле. И только действия нашего императора Николая Первого, направившего в ответ на слезные просьбы Австрии огромную армию, сохранили империю от неминуемой гибели. Сохранить-то мы ее сохранили, но что толку? Эти же австрийские иуды буквально через несколько лет, во время печальной Крымской войны, нас и предали. Ну да не об этом я речь веду, — пошевелился на подводе корнет. — Ведь кроме венгров, сражающихся если не за независимость, то за право стать таким же равным австрийцам народом, там проживают чехи, словаки, словенцы, хорваты, сербы, босняки… И каждый из этих народов считает себя смертельно обиженным и особого желания отдавать свою драгоценную жизнь за интересы оккупантов не изъявляет. Мало того, они и между собой в армии практически не общаются, и на войне ни о какой помощи речь не идет. В случае чего каждый из них будет злорадно ухмыляться, видя, что сосед погибает, но прийти на помощь не пожелает.
— Ну, я бы не сказал, что австрийская армия так уж слаба, — возразил Спицын.
— Я и не говорю об этом. Но это — колосс на глиняных ногах. Несмотря на то что по оснащенности и обученности австрийская армия ничем не уступает остальным европейским армиям, ее самое слабое место и есть многоязычность, точнее — девятиязычность. Почти половину военнослужащих составляют славяне. Немцев там всего четверть, венгров — процентов двадцать и так далее. Я вам категорически заявляю, сотник, что в скором времени вы увидите, да и я с вами тоже, как австрийская армия если не развалится окончательно (а этого сделать им не дадут германцы), то потерпит тяжелейшее поражение.
— Посмотрим. Хотелось бы верить, — развел руками Спицын.
— А я готов и пари с вами заключить! — корнет был абсолютно уверен в своих выкладках.
«Интенданты» продвигались вперед.
Приблизительно в то самое время, когда немецкий состав со шнапсом и муляжом новейшего чудо-оружия только остановился на станции Папендорф, к единственной гостинице городка Ирстенбург подъехал одинокий всадник в форме немецкого обер-лейтенанта. Внешне всадник ничем не выделялся. На вид офицеру было лет двадцать пять, он был высок, хорош собой — это был поручик Голицын.
Появление поручика здесь было, конечно же, неслучайным. Голицын прибыл в городок с вполне конкретной целью — спасти прапорщика, родственника Ольги, и его людей. По его глубокому убеждению, они могли быть только здесь. Ведь, по немецким документам, обнаруженным у порубанного на полустанке конвоя, именно сюда первоначально и направлялся вагон с муляжом.
Появление Голицына здесь в одиночестве могло показаться странным, даже чистой воды сумасбродством. Но так было решено там, на полустанке. Все планы, рассматривавшиеся в ходе совещания офицеров, имели свои, причем немалые минусы. А тот план, который, в конце концов, решил осуществить Голицын, представлял собой «типичное лихое безрассудство, помноженное на русское „авось“. Именно так и заявил ему во время последнего разговора Булак-Балахович. Но надо сказать, что безрассудство было в характере поручика. Товарищей он не взял с собой, посчитав, что там, на станции, они более необходимы.
Теперь нужно было где-то остановиться. Для этой цели, конечно, лучше всего подходила единственная имевшаяся в городке гостиница. Остановившись у здания, поручик привязал коня, закурил и осмотрелся. Все выглядело так, как обычно в простом немецком городишке. До безобразия чисто выглядящие мощеные улицы, двухэтажные домики, стоящие по сторонам площади, готическая церковь со старинными часами на башне и немногочисленные жители, спешившие по делам. Навстречу поручику шла весьма миловидная дамочка. Голицын подкрутил усы и подмигнул фрейлейн. Похоже было, что и бравый офицер вызвал у нее симпатию. Незнакомка, зардевшись, ускорила шаг, надеясь пройти мимо, однако поручик не упустил возможности сказать пару слов:
— Простите за то, что нарушаю ваш покой, но не соблаговолите ли ответить на один вопрос?
— Какой? — недоуменно взглянула на него дамочка.
— Видите ли, я в вашем прекрасном городе впервые и поэтому нахожусь в затруднительном положении. Не могли бы вы посоветовать мне, как лучше всего провести вечерний досуг? Что у вас здесь в смысле культурных развлечений?
— Ну что вы, господин офицер, — улыбнулась дамочка. — Ведь сейчас война. Да и какие тут у нас развлечения?
— Если в этом городе есть такие женщины, как вы, то о войне можно забыть, — тая улыбку в усах, слегка поклонился Голицын.
— Ну, что вы, — смутилась дамочка. — Я…
— Мадлен! — в поле зрения поручика появился мужчина лет сорока, по-видимому, муж. — Я жду тебя уже полчаса. Где ты ходишь?
Взгляды двух мужчин встретились. Голицын иронически всматривался в супруга Мадлен. Маленького роста, заросший рыжей бородой почти до самых глаз, с отвисшим пивным животиком и забавными, словно приклеенными усами, тот смотрелся рядом с рослой и фигуристой Мадлен комично. Но главным его достоинством, по-видимому, бравшим верх над всеми остальными, было то, что у господина были деньги.
— Прошу прощения, господин офицер, — ухмыльнулся мужчина, — но мы опаздываем.
Мадлен, тяжело вздохнув, в последний раз оглянулась на рослого красавца и скрылась в переулке, увлекаемая мужем. Тот, понизив голос, что-то сердито говорил ей, опасливо оглядываясь на офицера, стоявшего на крыльце гостиницы. По мере того как парочка удалялась, можно было расслышать отдельные фразы:
— Я работаю день и ночь, чтобы мы могли жить достойно, а ты заводишь шашни с офицерами!
— О чем ты говоришь, Вилли? — пробовала возмутиться супруга.
— Я знаю, о чем я говорю! Когда я брал тебя в жены, меня предупреждали о том, что с твоим характером… — Пара скрылась за углом.
Докурив папиросу, Голицын двинулся дальше.
Вывеска над входом гостиницы гласила: «Плакучая ива». Название подкреплялось творением неизвестного художника, изобразившего на вывеске что-то отдаленно напоминающее это дерево. По уровню таланта работник кисти явно не принадлежал к лучшим художникам Европы, так как ива больше напоминала баобаб. Да и вообще — ничего похожего на это дерево нигде вокруг не наблюдалось. Ничуть не удивившись этому обстоятельству, поручик толкнул резную дверь и через мгновение очутился в холле. Гостиница была небольшой, уютной и опрятной. Стены украшали картины, в углу в деревянной кадке стояла небольшая пальма.
Одновременно с шагами поручика в сторону стойки человек, находившийся там, поднял голову и пристально посмотрел на гостя, с дежурной улыбкой. Портье выглядел колоритно. Во-первых, судя по красного цвета лицу, багровым щекам, было понятно, что герр не дурак выпить. Во-вторых, человек был совершенно лыс. На его круглой, как шар, голове всякая растительность, за исключением, пожалуй, ресниц и бровей, отсутствовала напрочь.