— Позвольте… — моментально перебил граф Ежи, — то есть вы считаете, что Польша должна войти в Британское содружество наций?
— О нет… конечно, нет, мы говорим о другом содружестве наций, в мировом масштабе. Вы знаете о существовании Лиги Наций?
— Да, знаю, и мне кое-что напоминает эта организация. Речь Посполитая была разделена как раз по решению мирового сообщества в том виде, в каком оно тогда существовало. Большую часть моей страны отдали Российской империи, потому что боялись ее. Какие-то части получила Австро-Венгрия и даже Пруссия. Речь не идет о завоевании Речи Посполитой, речь идет именно о ее разделе по согласованному решению участников мировой геополитической игры.
— Но ведь Польша потом восставала и не раз.
— Да, восставала. Но кто-нибудь хоть на мгновение задумывался, а что было бы, если бы восстание имело успех? Мы бы оказались в ловушке, у нас нет ни единого выхода к морю. С одной стороны, русская граница, которую нам пришлось бы защищать. С другой — австро-венгерская, а Австро-Венгрия будет относиться к нам враждебно хотя бы потому, что и сама имеет кусок Речи Посполитой и вряд ли захочет его отдавать. С третьей стороны — граница Священной Римской империи Германской нации, которая всегда рассматривала наши земли как возможный объект для поглощения. Кто и как планирует оказать нам помощь, леди Алисия, мне бы хотелось уточнить именно это, если вы сможете это объяснить.
Обсуждение закончилось по воле пана Ковальчека, видимо, опасающегося скандала, а возможно, вмешательства полиции. Всё было понятно — такие вот политические лекции, проводимые иностранными волонтерами, балансировали на самой грани «подстрекательства к бунту», а то, что не произносилось вслух, домысливалось каждым самостоятельно. Граф Ежи отметил, что далеко не все в этой дискуссии стали на сторону британской лекторши, благо память о геноциде поляков в Австро-Венгрии силами молодчиков Павелича была очень даже жива. Это тоже было мировое сообщество, и о том не следовало забывать.
Елену он поймал уже на выходе, утащил в какой-то закоулок, образованный стеной и мебелью, вынесенной из аудитории, видимо, на время ремонта, и составленной друг на друга до потолка.
— Отпусти… — сказала Елена без злобы, — мы все прояснили.
— Выходи за меня замуж, — вдруг неожиданно даже для самого себя выпалил граф.
Елена фыркнула, как кошка:
— Отпусти… Йезус Мария, что за глупости… ты пьян?
— Ты знаешь, что нет.
— Ну что ты говоришь такое? У нас нет будущего… я не смогу быть тебе супругой, просто не смогу. Мы будем мучить друг друга и, в конце концов, разойдемся.
— Лучше год счастья, чем жизнь, полная тоски о несбывшемся.
— Глупости. Как ты не понимаешь — мы просто разные, и это надо прекратить. Тебе нужна супруга, чтобы сидела в твоем поместье и рожала детей, ждала тебя со службы. Я такой быть не смогу, я живу на полной скорости. И если я разобьюсь об стену, это мой выбор и мое решение, тебе этого просто не понять.
— Тебе наркотики дороже меня?
— Ай… что за глупости. Отстань!
Высвободившись, Елена направилась к выходу.
Весьма невежливо освободившись от внимания пани Гражанки, которая недавно сидела рядом с ним, граф уже направлялся к выходу, дав зарок больше сюда ни ногой, как рядом оказался профессор. Непонятно, почему он решил, что можно сделать свой ход, возможно, он сделал неправильные выводы из сцены между графом Ежи и пани Гражанкой… а может, он судил людей по себе… как бы то ни было, профессор оказался рядом.
— Признаться, я был несколько… огорчен вашим выступлением.
— Что думаю, то и говорю, — огрызнулся Ежи, — видимо, здесь принято, если помнить, то избирательно, если говорить, то с двойным подтекстом.
— История — это национальный миф… — задумчиво произнес пан Ковальчек, — не отнимайте его у поляков, это одно из того немногого, что их объединяет. Не проводите меня? Я живу на авеню Ягеллонов.
Ягеллонов! Ах ты…
Если бы он назвал другой адрес, граф с негодованием отверг бы его «недвусмысленное предложение». Но авеню Ягеллонов… Ну, смотри — сам напросился…
— Конечно, провожу…
Из корпуса они уже выходили, чуть ли не рука об руку. Никто на это не обращал здесь никакого внимания — каждый был волен жить как хочет и спать с кем хочет. Было уже темно, на территории включили фонари, но половина из них не работала. Стоянка и вовсе не освещалась…
Профессор эффектным жестом вскинул руку, и, отзываясь на зов брелка автомобильной сигнализации, приветливо мигнула фарами маленькая круглоглазая «Альфа-Ромео».
— Прокатимся?
— Я на своей…
— Как желаете… — чуть обиженно ответил профессор.
Польский «Фиат» был хоть и родственником «Альфа-Ромео», но дальним. Графу Ежи надо было другое — в бардачке лежал заряженный семью патронами «наган» прадеда. Запустив мотор, он протянул руку, достал из бардачка револьвер. Подбросил и сунул во внутренний карман блейзера.
Несмотря на то что «Альфа» могла запросто «сделать двести» даже на узких, забитых транспортом улицах Варшавы, профессор вел машину медленно и осторожно, то ли опасаясь чего, то ли просто желая сохранить в чистоте водительские права. Ежи без труда держался у него на хвосте, даже со своим «Фиатом», который на пятой передаче ехать не желал вовсе, а при переходе на пониженную дергался, как паралитик. Ехать было недалеко, уже через десять минут показалось знакомое авеню Ягеллонов. Как граф и ожидал, профессор свернул примерно там, где недавно стояла желтая «Веспа» и где он недавно схлопотал штраф. Дворы в Новой Праге были темными, тихими, дома — дорогими и пристойными. Совсем рядом был зоосад и парк русской армии [83] , район считался престижным.
Профессор легко выбрался из кабриолета, даже не закрывая дверь, вручную поднял тент. Было какое-то странное очарование в старинных кабриолетах, имеющих настоящий тент, который надо поднимать вручную, а не сервоприводами. Напоследок профессор погладил машину по крылу, будто коня, сослужившего верную службу.
Опасения графа не подтвердились — консьержа в подъезде не было, и камеры видеонаблюдения тоже, по крайней мере, он ее не заметил. В подъезде было светло и уютно, на ступеньках лежала красная ковровая дорожка, прикрепленная медными гвоздиками к полу. На каждом этаже была настоящая цветочная галерея.
— Уютно тут… — как бы вскользь заметил профессор.
— Я привык к другому.
— К чему же?
— Либо поместье — там всё свое, родное, руками сделанное. Либо съемная квартира недалеко от полка — там какая обстановка есть, так и ладно.
— Квартира в Варшаве всё же удобнее поместья.
— Не спорю…