Ему повезло в двух вещах. Его дед был из тех, чьи портреты висят в комнатах военной подготовки [56] . Он происходил из казаков, долгие годы пробыл в Йемене и вообще – на Востоке, участвуя в замирении, где и умер – не выдержало сердце. Он даже по портрету не был похож на русского – сухой, жилистый, с обветренным лицом и аккуратно подстриженными усами – он был снят на каком-то аэродроме в окружении суровых, с обветренными лицами мужиков с оружием. Дмитрий отнес это фото в фотоателье, и фотомастер сделал на основе его фотопортрет, который Дмитрий с гордостью принес в гимназию. Этот портрет висел все время, пока он учился там, напоминая, кем нужно быть, чтобы удостоиться такой чести.
Второе, в чем ему повезло, – это скаут-мастер. Бывший танкист, суровый и крепкий дядька, мастер на все руки, готовый горой стоять за своих «птенцов» – как он их презрительно называл первое время. Называть-то называл, но при выпуске из гимназии Дмитрий умел починить любую машину, построить примитивный дом из глиняных кирпичей и соломы – не укрытие, а именно дом, найти воду там, где ее отродясь не было, подняться по скале и спуститься со скал, пройти километров пятьдесят горными дорогами и не устать. И, конечно же, он собирался идти вольноопределяющимся, чтобы потом сдать экзамен и учиться на офицера. Все это было против воли отца, прицепившего себе на темно-синий парадный мундир ромбик с римской цифрой VIII [57] и определенно собирающегося выйти на заслуженный отдых со скрещенными шпалами. Он видел сына уважаемым человеком, нефтедобытчиком, инженером опреснительных установок, специалистом по переработке нефти, геологоразведчиком. Сын же решил стать военным – портрет деда стоял перед глазами и требовал быть не хуже.
Их часть базировалась совсем неподалеку, она прикрывала южное направление. Вот только по прибытии в часть его ждало первое разочарование: командир бронебригады скептическим хмыкнул, глядя на здоровяка ростом сто девяносто три сантиметра, а потом встал из-за стола – и Дмитрий все сразу понял. С его-то ростом, да в тесный отсек боевой машины…
Но так получилось, что после окончания трехмесячных курсов общей подготовки и трехмесячных горно-пустынной, распределили его сюда. В эту же часть – только бойцом подразделения мотопехоты.
Про то, что началась война, они не узнали, никакого сообщения не было. Они знали, что Британия напала на САСШ и по всей армии ввели повышенную степень готовности, целыми днями они обслуживали свой мехпарк, ремонтировали все, что можно успеть отремонтировать, проверяли все, что можно успеть проверить. А потом пришла война и сюда – они просто поняли это. Поняли по зареву, вставшему над горизонтом в одну прекрасную ночь и суматошной ночной тревоге. Они вывели свою технику в поле, рассредоточили и замаскировали ее, потому что поступила вводная – быть готовым к МРАУ, массированному ракетно-авиационному удару с использованием ядерных средств поражения. Это была война, большая война, и никто ей не радовался, потому что, только сидя у своих боевых машин в общевойсковых защитных комплектах, они вдруг очень остро поняли, что на карте сейчас стоит судьба всех их. Судьба России.
Потом они сели в свои боевые машины, по приказу их капитана приторочили к ним большие мешки со всем, что нужно в долгом походе. И в час ночи по местному времени, второго июля четырнадцатого года от Рождества Христова, стальной колун русского наступления обрушился на нейтральный и давно дестабилизированный, находящийся без законной власти Афганистан, чтобы, пройдя его, нанести удар в самое уязвимое место Британской Индии.
Полномасштабная война – это совсем не то, что замирение, но всю ночь и всю первую половину дня они шли без сопротивления. Было видно, что господство в воздухе захватили и держат русские летчики: все люки были задраены из-за вездесущей пыли, но на коротких остановках они смотрели в небо и видели проносящиеся над ними направлением на восток русские истребители. Были и вертолеты, прикрывавшие их колонну настолько, насколько позволяла дальность их действия и возможности по дозаправке.
Генерал Апраксин постепенно менял части, находящиеся в авангарде наступления, те, что шли авангардом с самого начала, отступали назад для дозаправки и короткого ремонта, вперед шли свежие части. Так и получилось, что их часть оказалась в авангарде наступления именно в тот момент, когда они наткнулись на спешно оборудованную и прикрытую крупными маневренными силами британскую оборонительную линию.
О том, что они вступили в бой, они догадались по тому, как шедшая ровно БМП [58] начала маневрировать, уклоняясь от возможного удара и увеличивая скорость. Потом – с грохотом и визгом сработала система защиты, сбив подлетающую к БМП противотанковую ракету. Потом – поручик Ольгин высунулся в смотровой лаз на крыше и увидел, как над ними режут небо огненными стрелами неуправляемые ракетные снаряды…
Потом – что-то светящееся свистнуло над самой бронемашиной, и он свалился вниз, под защиту брони.
– Что там?
– Кажись, бой идет! Серьезный!
– Кажись. Обоссался, поди.
– Кто – я?
Выяснить отношения не успели – что-то с размаху ударило по машине, и одновременно с этим машина резко наклонилась вперед, так что все, кто не сидел, полетели с ног. Ругаясь, командир их отделения оттолкнул упавшего на него вольноопределяющегося, запросил командира БМП – не пора ли выметаться из машины. Через лавину хлынувшего на него мата он сумел понять – все же не пора…
Потом машину столь же резко накренило в обратном направлении, и они поняли, что перебираются то ли через ров, то ли через высохшее русло реки. Потом – они снова маневрировали, что-то снова грохнуло, и отрывисто, как отбойный молоток, заработала автоматическая пушка, подавляя цели где-то впереди. Потом – машина резко остановилась, и в десантном отсеке замигал зеленый свет, а их командир заорал: «Наружу, мать вашу!»
Сидевший ближе всего к ручке на потолке, открывающей дверь десантного отсека, поручик Ольгин дернул эту ручку, дверь с шипением откинулась, и они увидели настоящий ад…
На всем пространстве, которое можно было видеть, горела техника. Танки, самоходные установки, штурмовые гаубицы, противотанковые ракетные и артиллерийские комплексы. Все то, что Россия и Великобритания столь долго и любовно готовили к предстоящей схватке, – все это горело, взрывалось, выбрасывая в прокопченное небо фонтаны искр, гибло. Горел пропитанный соляркой песок, горели и взрывались полевые склады – были видно, что удар на этом направлении застиг британцев врасплох, и линию обороны они создали наспех. Не было понятно, чья техника горит – наша, британская, все были едины на этом бранном поле перед Богом. Все шли по тонкому лезвию меча и срывались в полыхающее под ним дымное, соляровое пламя.