– Ну, как тебе здесь, нравится? – послышался голос Корна.
Мейер вздрогнул. Корн все время сидел рядом, но вел себя так тихо, что Курт на время даже забыл о его существовании. Определенно надо поговорить с ним откровенно.
Бросив очередной взгляд вдоль стола, Курт вдруг заметил коменданта Парижа. Когда здесь появился фон Маннершток? С самого начала вечеринки генерала не было. Видимо, он пришел недавно, когда Мейер рассматривал танцующих.
Генерал фон Маннершток, навалившись на край стола грудью, что-то рассказывал соседу, сухонькому старичку, сидевшему напротив. Курт прислушался.
– Напрасно меня отговаривают, – яростно гремел фон Маннершток, почти кричал. – Я выполню приказ фюрера!!! – Огромный кулак генерала врезался в стол.
Несколько человек окружили коменданта, старались переубедить, но Маннершток стоял на своем. Курт хотел подсесть ближе, но дело испортил какой-то француз.
– Париж! – верещал француз. – Париж, древний Париж! Жемчужина европейской цивилизации!
– Уберите этого лягушатника, – с отвращением бросил фон Маннершток. – Кто его сюда допустил?
Несколько офицеров набросились на француза, его вытолкали чуть ли не ногами.
– Подонки, – произнес тихо Фридрих Корн.
Курт отчетливо услышал это слово.
На своем конце стола поднялся фон Маннершток.
– Вот что, – сказал генерал, вращая красными в прожилках глазами. – Приказ фюрера есть приказ фюрера, и я настроен решительно, вы поняли?
Ему никто не возразил. На секунду установилась тишина, затем веселье продолжилось.
В подвале дома на авеню Фош пытали звонаря Жоржа Лерне. Звонарь был привязан к стулу. Помещение было похоже на все камеры аналогичного предназначения. Гестаповцы, проводившие допрос, – два дюжих парня в серых рубашках с закатанными рукавами – били его сильно, но как-то лениво.
Работали по очереди. Один махал кулаками, второй задавал вопросы. Затем менялись.
– Ты вел радиопередачу?
– Я ничего не знаю, – твердил допрашиваемый.
– Где спрятан передатчик? – усердствовал гестаповец.
– Я ничего не знаю.
– Кто из вас радист?
Француз рассматривал палачей умоляющими глазами:
– Послушайте, ваши пеленгаторы ошиблись, вы можете это понять? Вокруг так много домов. Никто не мог вести передачу из собора, мы бы сами не позволили. Ведь это значит подвергать риску прихожан…
– Кто это – вы? – презрительно спросил немец.
– Настоятель, викарий, я. Все мы. Разве мы не понимаем, что с этим не шутят? Люди приходят к нам в поисках умиротворения…
Один немец посмотрел на второго:
– Послушай, Ганс, ты сам веришь, что передача велась из собора?
Второй ответил долгим взглядом, потом показал головой.
– Не очень…
– Мне тоже не очень верится…
Открылась дверь, в камеру заглянул Кнохен. Парни вытянулись по стойке «смирно».
– Производим допрос заключенного Лерне, – отрапортовал один.
Кнохен хмуро посмотрел на звонаря, поморщился. Жорж Лерне к этому времени потерял сознание.
– Не слишком усердствуйте, – обратился Кнохен к подручным. – Нам нельзя портить отношения с церковью.
– Мы же собираемся взрывать город, – возразил подчиненный.
– Уничтожение Парижа – не вашего ума дело! – отрезал Кнохен. – А пока, говорю, не слишком усердствуйте.
Кнохен подошел к звонарю, похлопал по щекам. Лерне застонал, приподнял дрожавшие ресницы.
– Смотри, не запирайся, – сказал Кнохен, – не то станешь настоящим Квазимодо…
Оберштурмфюрер Кнохен имел университетское образование, был доктором философии и читал романы Виктора Гюго.
– Значит, не знаешь, кто передавал? – спросил он, беря звонаря за подбородок..
Звонарь едва заметно помотал головой.
– Ну-ну, – произнес Кнохен и вышел.
В ту минуту, пока дверь была открыта, из коридора донеслись вопли:
– Фашисты! Сволочи! Всех не перевешаете!!!
Звонарь сосредоточился, но дверь захлопнулась, и он вновь уронил голову. Немец положил руку на плечо арестованному, как следует тряхнул его:
– Смотри, и тебе так будет…
– Я не заслужил этого, – чуть не плача пробормотал парень. – Вы напрасно мучаете меня…
– Терпи, если хочешь быть святым, – заметил гестаповец, засучивая рукав. – А лучше признайся, дешевле обойдется…
Избиение продолжалось, но звонарь молчал. Наконец гитлеровцам надоела бесплодная работа. Они вышли в коридор, чтобы развеяться.
– Откровенно говоря, я не верю, что передача велась из собора, – сказал один. – Он слишком долго держится. Мы почти измочалили его.
– Как знаешь, – пожал плечами напарник. – Мне все до одного места. Говорят бить – я бью. Скажут отпустить – раскрою перед ним ворота.
Коридор подвала выглядел как все коридоры. Под потолком горели замызганные лампочки. Гестаповцы прошли пару метров по коридору и остановились напротив открытой двери. За порогом располагалась точно такая же камера, как та, в какой они проводили допрос. Посреди камеры стоял стол, на котором высилась бутылка коньяка. На стуле, рядом со столом, закинув ногу за ногу, сидел холеный мужчина в гражданском костюме. У этого мужчины были светлые волосы, стриженные ежиком, и водянистые голубые глаза. Над левой бровью белел маленький шрам, напоминавший букву «С». Мужчина дымил сигаретой. Увидев эсэсовцев, он приветливо улыбнулся и вдруг заорал:
– Гады! Ненавижу! Нас двести миллионов – всех не перевешаете! – Он кричал, глядя прямо в глаза гитлеровцам, а губы его кривила ненатуральная улыбка.
– Смени пластинку, Семен, – усталым голосом произнес один из сотрудников гестапо. – У нас плохое настроение…
– Я плевал на всех! Плевал! – кричал тот, кого назвали Семеном, не обращая внимания на вошедших. Он кричал по-русски. Вдруг он сделал паузу, глубоко, с наслаждением затянулся, выдохнул дым и добавил по-немецки: – Гитлер капут! Дни фашистской Германии сочтены!!! – И, как бы показывая, что нисколько не боится гитлеровцев, со спокойной улыбкой протянул сигарету к столу и стряхнул пепел в пепельницу.
Кроме русского, в камере находился еще гестаповец, в руке его была плетка. Он занес руку над головой и сильно ударил по столу. Раздался резкий звук, пепельница на столе подпрыгнула.
– Смотри не разнеси стол, Ганс, – сказал один из вошедших.
Все трое уселись на топчане. Ганс отложил плетку, достал из кармана плоскую флягу, приложился и передал товарищам. Те глотнули по очереди. Затем закурили.