Глазунов стряхнул осу, вытер руки о джинсы.
– Ее пугай, не впервой, – произнес Шурик.
– Не впервой – это точно. Но тогда я хоть знал, кого валить придется. А теперь ни ты не знаешь, ни я. Только телефон, суки, через тебя передали, по которому мне инструкции дадут. Вот и все.
– Какая разница? – заморгал глазами диспетчер.
– Лишние мы с тобой, Шурик, в этой игре.
– Чего ты боишься? – заерзал Шурик. – Бабки мы уже взяли, значит, работу надо сделать.
– Вот и я думаю, работу сделать придется. А потом нас с тобой сделают.
– Ой, брось, Глазунов, вечно ты панику сеешь. Если бы меня хотели…
– Что?
– Ликвидировать. То уже давным-давно я бы не ходил по этой земле, – Шурик топнул ногой.
– Все когда-нибудь кончается, – отчеканил фразу Павел Глазунов. – Ведь те, кого мне придется убить, еще тоже не знают, что ходят по земле последние дни, не ценят своего счастья.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю. Иногда я себя на место своей жертвы ставлю. Нельзя это делать, вредно для психики, но приходится.
– И что чувствуешь? – с каким-то прямо-таки иезуитским интересом спросил Шурик.
– Чувствую, как кровь в жилах стынет, уши закладывает, и глаза сами закрываются. Потому баб валить никогда не соглашался.
– Ладно тебе, поехали отсюда.
– Что ж, поехали. А веревка у тебя есть?
– Зачем? – насторожился Шурик.
– Коробку связать, чтобы вдруг не раскрылась.
– А-а, для этого…
– Ты что подумал – тебя повесить?
– Зачем тебе меня вешать, ты же еще деньги не все получил.
– Вот и я думаю, что повесить тебя, Шурик, всегда успею, – голос Глазунова был серьезный, настолько, что сердце в груди Шурика застучало с перебоями. – Да шучу я, не боись. Дай бог, не последнее дело с тобой проворачиваем. А если последнее, то поделом нам с тобой.
Шурику после этих разговоров, странных и пугающих, хотелось сказать:
«Последнее дело с тобой, Глазунов, больше никогда ты даже голоса моего не услышишь в телефонной трубке».
Но вместо этого довольно бодро, как диктор FM-радиостанции, проворковал:
– Конечно, конечно! Что ты, Глаз, я же без тебя как без рук. У меня в машине скотч есть.
– Это хорошо.
Павел заклеил по периметру коробку широкой прозрачной лентой, встряхнул ее. Ничего не звенело и не бренчало.
– Видишь ты, – сказал Павел опуская коробку на заднее сиденье, – научили-таки в армии предосторожности, ничего даже не бряцает.
Всю дорогу до Капотни мужчины молчали, настороженно выжидая.
– Куда тебя, к дому?
– Зачем же к дому, вот тут стань на перекрестке. Пойду пивка куплю.
– Что, с оружием пить пиво пойдешь?
– На нем что, написано? Или у нас кто-то уже сквозь картон видеть научился?
– А если…
– Значит, не судьба. Ты вообще, Шурик, в судьбу веришь?
– Да, – сказал диспетчер абсолютно серьезно, словно у него священник спросил, верит ли он в бога и святую троицу.
«Опель» остановился. Глазунов положил коробку на колени. Из машины выйти не спешил.
– Скажи, пожалуйста, как тебя по отчеству зовут?
– Петрович, – даже не поинтересовавшись, зачем, ответил Шурик.
– Значит, Александр Петрович, до встречи. Надеюсь, до скорой.
– Я сам тебя найду.
«Найдешь, куда ж ты денешься», – подумал Глазунов, бережно захлопывая дверцу машины.
Он держал коробку в левой руке, а в правой дымилась сигарета. Он шел не спеша. Кого ему бояться в Капотне на своей улице? Докурил сигарету, захотелось пить. Подошел к киоску, взял банку кока-колы. Коробку поставил на асфальт, открыл жестянку, сделал пару глотков. Подхватил коробку из-под скейта с оружием и зашагал к дому – умиротворенный, довольный жизнью.
Участковый, старший лейтенант Спиридонов, появился как из-под земли.
– Эй, стой! – окликнул он Павла.
Глазунов остановился, медленно повернулся. С участковым у Павла отношения были не ахти какие. Участковый по комплекции вдвое превосходил Павла. В левой руке старший лейтенант держал папку из коричневого кожзаменителя, а в правой – погасшую сигарету. По красному лицу милиционера и по двум подбородкам плыл пот.
«Животное», – незлобно подумал Павел.
Старлей подошел. Тяжелым взглядом осмотрел, ощупал Павла.
– Трезвый, смотрю? Пить завязал? Надолго?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Огонька не найдется? – взглянув на погасшую сигарету, попросил участковый.
– Завсегда пожалуйста. – Глазунов поставил к ногам банку кока-колы, вытащил зажигалку, сам зажег и поднес огонек к сигарете милиционера.
Тот затянулся:
– Работаем или отдыхать продолжаем?
– Устраиваюсь, товарищ старший лейтенант. Знаете, время нынче такое, что устроиться на хорошую, высокооплачиваемую работу не так-то и просто.
– Говори, говори, я слушаю.
– А что, ко мне вопросы есть, нарекания? Я же перед законом чист.
– Все вы чистые, дегтем мазанные…
– Так я что-то не понял…
– Куда ты, Глазунов, устраиваешься? Поподробнее, поконкретнее.
– Знаете, ведь я слесарь неплохой, холодильники могу ремонтировать, машины. Пошел на одну фирму, а мне там и говорят…
– Что за фирма? Где?
– В городе.
Все жители Капотни, когда ездили в Москву, говорили, что едут в город. И делились на тех, кто работает в городе, и тех, кто в Капотне.
– Частная фирма, шесть тысяч оклад, плюс премиальные, – беззастенчиво глядя в голубенькие глазки участкового, врал Павел. – Так знаете что, не подошел я им. Говорят, был бы помоложе, взяли. Дискриминация какая-то! Возрастная. Был бы я женщиной беременной, еще бы понял, почему не берут, а так…
– У нас в автобусный парк устроиться не хочешь?
– Товарищ старший лейтенант, спасибо, конечно, за заботу, но что-то в наш автопарк желания нет. Там пьющих много, а я решил завязать, не выдержу, соблазнят стаканом.
– Что, подшиться или закодироваться решил?
– Может быть, и закодируюсь.
– Похвально, похвально. Жениться бы тебе, Глазунов, баб-то кругом сколько! – И старлей посмотрел на двух женщин лет по тридцать пять, которые шли по улице. На одной был цветастый сарафан, на другой короткие шорты и майка. – Вот такую, например?