– Не ожидал? – усмехнулся Анохин.
– Но и не сильно расстроился, – Пашка завернулся в свежую, пахнущую лимоном простыню.
– Не мог я тебе раньше сказать. Ты бы не решился, знай, что я тоже за проектом стою. Ты к своей выгоде рвался, потому все на кон и поставил.
«Ты винтик, – зло подумал Пашка, – за тобой контора, тем ты и силен. А сам – никто».
– Ты не тушуйся. Все хорошо будет, – Анохин похлопал Пашку по плечу, – с нами не пропадешь. Замерз ты, смотрю. Пусть нашего гостя богини обхаживают, а мы погреемся в парилке. Он бани не любит.
Оставив сицилийца, подмигнул Пашке:
– Можешь не спешить.
В парилке над раскаленным стальным ящиком с камнями висели жестянки со специями. Воздух от них стал дурманящим. Пашка-Крематорий сбросил простыню и присел на нижнюю полку.
– Девчонка объявилась. Сама пришла сегодня в милицию, – смеясь, сказал Анохин.
– Какая девчонка? – насторожился Пашка.
– Светлана Железовская, – прищурившись, произнес полковник.
Пашка промолчал, спина его покрывалась липким противным потом.
– Знаешь ты, о ком идет речь. Не притворяйся. Карла ты сделал. Он теперь суетится, но уже не игрок. Нам ты был нужен, мы и не мешали. Я не романтик, не та у меня профессия. Это в детстве я мечтал, что пойду в органы и всех воров-бандитов переловлю. А теперь знаю, уберешь одного, другой появится. Не будет Карла, тебя казначеем поставят. Свято место пусто не бывает.
– Не бывает, – подтвердил Пашка, удивляясь, как это Анохин умудряется не потеть в такой жаре.
– Теперь смотри, что получается, – Анохин провел ладонью по абсолютно сухому лбу, – под тебя общак уйдет. Но спокойно тебе уже никогда не будет. Не ты один такой умный. Копать под тебя начнут. Вот тут я тебе и пригожусь. На кого покажешь, тот тихо и без подозрений исчезнет. Много способов есть. И моих слишком ретивых бойцов найдем, как одернуть, чтобы лишнего на тебя не накопали. Информацией взаимно делиться будем. Худой мир лучше хорошей войны.
Пашка глубоко вздохнул, горячий воздух обжег горло:
– Жарко здесь.
– Все равно холодней, чем в аду.
– Окунуться надо.
Анохин придержал дверь рукой, приблизил лицо к Пашкиному:
– После сходняка высоко взлетишь, но помни, что у меня веревочка в руках остается, дерну, мигом свалишься. Теперь ты без нас никуда. С двух сторон тебя обложили, – сказал и тут же рассмеялся. – Ты пацан с головой, глупостей не наделаешь. Умный с умным всегда договорятся.
– Да понял я все, понял, – Пашка-Крематорий рванул дверную ручку на себя, – но и ты запомни, что больше плясать под вашу дудку я не стану. Мы равные партнеры.
– А кто спорит? Выгода должна быть взаимной.
Анохин бросил взгляд на термометр и вышел следом за Пашкой.
– Девочки, не желаете попариться? – крикнул он проституткам, плескавшимся в бассейне. – Я холодную рыбу не употребляю – только подогретую…
Пашка-Крематорий знал верный способ не терять головы и не заводить лишних врагов – если на душе плохо, пей мало, как бы ни хотелось напиться. Тогда и не брякнешь сгоряча и в драку не полезешь. Вот и теперь он смотрел на раскрасневшегося от выпитого сицилийца, сидевшего за столом в гостиной в обнимку с двумя девицами сразу, на повеселевшего Анохина. Чекист хоть и пил одну рюмку за другой, но почти не пьянел. То ли были у него какие-то хитрые таблетки, то ли сказывалась профессиональная дрессировка. А Пашка только макал губы, пряча рюмку в кулаке, а затем выливал водку, то под стол, то в стакан с минеральной водой. Уже давно тайные встречи с чекистом перестали быть только официальными, Анохин с Пашкой сделались связующим звеном между двумя системами, а потому и вели себя почти как друзья. Скороспелый законник подозревал, что таких звеньев много.
«Иначе почему тогда всесильные спецслужбы смотрят сквозь пальцы на таких же, как я? – рассуждал он. – Деньги, они сейчас правят в России. Где деньги, там и „крыши“ для них. Блатные, бандиты, менты, ФСБ – теперь все „крышуют“. А принципиальные только портят игру. Те же Карл с Монголом. Умные люди договариваться умеют. Нет таких принципов, через которые нельзя переступить. Было бы из-за чего».
Теперь на Анохина Пашка-Крематорий смотрел почти с любовью, тот стал его гарантией на будущее.
– Иди сюда, телочка, – позвал он девицу, сидевшую между мафиози и полковником ФСБ.
От Пашки не укрылся короткий взгляд телки, брошенный на Анохина.
«Ну хрен с ним, что она у „конторщика“ разрешения спрашивает. Все эти бабы на него работают. Хоть знать буду, кому она потом докладывать станет. Задница у нее от этого хуже не сделалась, – Пашка обнял девушку, – да и платить ей меньше придется. И без меня прикормленная».
Он уже приготовился расслабиться, даже позволил себе выпить рюмку до дна, твердо пообещав, что она будет предпоследней, как в гостиную заглянул охранник. За его спиной стоял его собственный, Пашки, водила с трубкой мобильника в руке.
– Ты чего? – Пашка-Крематорий, уперев девке ладонь в лицо, отстранил ее от себя.
– Вас спрашивает, – проговорил водитель.
– Почему тебе звонят? – Пашка провел ладонью по лбу. – Что случилось?
– Монгол. Позвать велел, – шепотом произнес водила.
Сказано это было так, словно не Пашка, а Монгол платил водиле деньги и был его хозяином.
Мгновенно все замолчали – Анохин, приложив палец к губам, напряженно всматривался в лицо Пашки.
– Слушаю. – Трубка холодила разгоряченное ухо.
– Поздно уже. Ты и телефон свой отключил, – проскрипел далекий голос Монгола, – пришлось пошустрить, еще один номерок отыскать. Водила твой сообразительный, спорить не стал. Приезжай ко мне прямо сейчас. Разговор есть.
– Я выпил немного, – голова у Пашки кружилась.
– Бросай телок и приезжай. Дела такие пошли, что ждать некогда. Не каждый день беспокою. Жду. Нужен ты мне.
Пашка-Крематорий глянул на внезапно замолчавшую трубку. Анохин кивнул ему:
– Выйдем.
На крыльце они остались вдвоем. Анохин сжал перила:
– Поздравить можно?
– Монгол к себе зовет.
– Таким людям не отказывают. Все, сдался Монгол, ему больше ничего не осталось, как только тебя поставить.
– Думаешь?
– Он лицо сохранить хочет. Вот увидишь. Карл у него из доверия вышел.
Пашка глянул на часы:
– Через полчаса у него буду.
– Не тяни. Монгол пока еще в силе.
* * *
Старик в инвалидной коляске сидел у раскрытой двери на балкон и, не моргая, смотрел в ночь – темную и тихую. За его спиной потрескивал догорающий камин. Ни один листик не дрожал на дереве, ни одна травинка не качалась. Комары плотным облаком вились возле садового фонаря.