Неподалеку от Тулузы, на полигоне Иностранного легиона, проходили учения.
Вызванному в штаб Мазуру была поставлена учебная задача: перед отправкой в Косово его подразделение на полигоне должно захватить и удерживать небольшой условный поселок до высадки десанта, не давая тем самым противоборствующей стороне уничтожить местное население. Роль противника выполняло аналогичное подразделение того же легиона. По легенде учений, события разворачивались в европейской стране с тлеющим межэтническим конфликтом — в ней однозначно угадывалась бывшая Югославия, край Косово и Метохия. Туда в самом скором времени и отбывал взвод Мазура.
— Что за детские игрушки для нас, командир? — поинтересовался Семенов у Мазура.
Легионер и сам был в некотором недоумении. Действительно, проведение этих небольших учений выглядело довольно странным мероприятием. Ведь все легионеры имели отличную подготовку и готовы были действовать в любой точке мира. Мазур, хоть и не был обязан, все же объяснил ситуацию, как он сам ее понимал:
— Во взводе пополнение, и командование решило убедиться в слаженности действий.
Поначалу все шло хорошо. Мазур и его люди грамотно проникли в поселок — здания условного поселка были построены на полигоне. Роль мирных жителей и захвативших поселок боевиков выполняли манекены и контурные мишени — так, как это обычно и бывает.
Мишель обратил внимание на действия Семенова, который теперь был в какой-то степени его подопечным. Тот был хорош… нет, действовал он, конечно, грамотно, но только в своем понимании. Мазур, качая головой, наблюдал, как ретивый вояка сперва забросил гранату в окно, а уж после проверил, кто же был в доме — боевики или мирные жители. Ворвавшись в очередной дом, Семенов косил всех направо и налево и лишь потом выяснял, в кого же попал.
Мишель, едва сдерживая смех, слышал, как тот сконфуженно заметил:
— А, так здесь мирные… жители.
После очередного этапа Мазур терпеливо вправлял ему мозги:
— Мы не каратели, а миротворцы. Понимаешь, не мирные жители существуют ради нас, а мы существуем для того, чтобы их защищать. Миротворцы — это те, кто разводит противоборствующие стороны по разные стороны баррикад, и при этом миротворцы однозначно должны восприниматься положительно обеими сторонами.
— Ну, если это еще сербы будут, так туда-сюда, — ответил Семенов. — Они же православные. А если мусульмане… Резать их к чертовой матери, чего их жалеть!
Как убеждался Мазур, Семенов в некоторых вещах был поразительно дремуч. Иногда у Мишеля возникало такое ощущение, что парень только что свалился с неба и плохо понимает, кто он и для чего он здесь. Вот это и удивляло: ведь был строгий отбор, месяцы учебы, инструктажи, тесты и прочее. Пускай, думал Мазур, Семенов заблуждается в тонкостях политики и прочих, более сложных, вопросах. Но основы — кодекс миротворца — он обязан знать, как воинский устав. Поэтому при каждом удобном случае Мазур прочищал ему мозги:
— Если мы не установим мир в Косово, то ни одного серба там точно не останется… Чем больше ты будешь гнобить мусульман, тем сильнее они потом на сербах и оторвутся, пойми ты, дурья башка!
Понемногу, постепенно, но Семенов вроде начинал что-то понимать. Тем временем поселок уже был занят подразделением Мазура, бойцы вели учебный бой, не давая условному противнику вновь проникнуть в населенный пункт. Все шло по плану…
И здесь Мазур почувствовал, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Нет, вроде бы ничего такого не случилось. Солнце продолжало светить точно так же, как и полчаса назад, все так же дул ветер. Никаких посторонних звуков тоже не слышалось. Но вдруг ему показалось, что он стал другим. Все его мысли вдруг изменились. Он остался Мишелем Мазуром, но только все стало не таким. В один момент адъютант вдруг утратил всякий интерес к дальнейшему продолжению учений, к учебному, да и вообще всякому сопротивлению. Мазур почему-то не мог сделать ни одного выстрела в противника даже холостыми.
— Что это со мной? — проговорил он вслух, сам себе удивляясь.
Голос, его голос, звучал как будто издалека. Он огляделся, удивляясь тому, что даже движения его стали вдруг какими-то замедленными, заторможенными. Вокруг, среди бойцов его подразделения, происходило абсолютно то же самое. Его боевые ребята превратились в каких-то замороженных субъектов. Те, кто бежал, остановились и присели. Те, кто стрелял, прекратили огонь. Причем удивление, с которым Мазур наблюдал это, было внутри, как будто он — это не он.
Вокруг творилось что-то немыслимое. Мистика, дурной сон, иллюзия? Понять это никто не мог. Глаза солдат стали мутными, бессмысленными, как будто пьяными. Находящийся рядом с ним легионер, присев в ложбинке, сорвав цветок ромашки, принялся с мечтательным видом, не спеша обрывать лепестки — один за другим. Все это напоминало детскую игру «любит-не-любит». Возможно, будь это кто-то другой, то вопросов могло бы и не возникнуть. Но если учитывать, что этот солдат был в прошлом активным участником Ирландской республиканской армии, на счету которого было не одно шумное дельце, то можно было по меньшей мере сильно удивиться.
Еще один из взвода Мазура тем временем тоже с пользой проводил время. Лежа на боку, бросив автомат, он заходился бессмысленным смехом. Смех, овладевший им, просто душил беднягу. Но что интересно — было видно, что солдат смеется не по собственной воле. Какие-то черты в лице явственно показывали, что причина смеха коренится не в нем самом, однако ничего поделать он не мог. Легионер заходился в сильнейшей истерике и вскоре не мог даже смеяться, задыхаясь от новых приступов.
Несколько человек вообще потеряли сознание и лежали в нелепых позах. Один из них уткнулся в лужу, к счастью для него, слишком мелкую, чтобы в ней можно было утонуть.
На сержанта, с которым Мазур съел уже не один пуд соли, тоже стоило бы обратить пристальное внимание. Этот надежный, как автомат «АК-47» человек, уставившись в пустоту, разговаривал… сам с собой. Не выпив ни грамма спиртного, не употребив никакого наркотика (да он их и не употреблял), он нес полный бред.
— Да-а… хе-хе… конечно, само собой. Еще бы, да! Я никогда и никому еще. Даже и не думайте! — грозил он кому-то пальцем, замолкал ненадолго и продолжал свое: — А почему бы и нет, а? А вот я знаю… знаю, но не скажу.
Затем его содержательный разговор плавно перешел в другую фазу — песенную. Широко раскрыв рот, как будто сержант готовился проглотить солнце, как всем известный крокодил из сказки, сержант заревел:
— Когда я вернусь к тебе, моя Мери, ты будешь больше не моя!
Пропев пару куплетов этой широко известной в Уэльсе песни, он вновь принялся за свои «рассуждения».
Бойцы прекратили бой и сложили оружие.
* * *
Через четверть часа незаметно для себя Мишель стал приходить в чувство. Наваждение (а он все время чувствовал, что это — наваждение) рассеялось. Вокруг стоял «условный противник», а оружие бойцов Мазура было в их руках.