Деликатно подхватив десантника под локоть, хирург вывел его в коридор. Устроившись в темном закутке, профессор присел на край кадушки, в которой, по идее, должна была расти пальма. Он отогнул полу халата и из кармана брюк достал пачку сигарет.
Ловким движением выбив сигарету из пачки, профессор предложил:
– Курите.
Капитан, пребывавший в легком недоумении, потому что никакого разрешения от хирурга не получал, отказался:
– Я думал, что в госпиталях запрещено курить.
– Верно. Но мы живем в России, где запреты для того и существуют, чтобы их нарушать, – заявил хирург.
Глаза профессора при этом оставались грустными. Слишком часто они видели, как тает призрачная граница между жизнью и смертью.
– Вы капитан Верещагин? – попыхивая едким дымком недорогих сигарет, спросил профессор.
Этот вопрос заставил десантника еще больше удивиться.
– Так точно.
Профессор похлопал его по плечу:
– Ах, голубчик, оставьте эту казенщину. Я хоть и ношу погоны с большими звездами, военный врач все-таки, но излишнего формализма не переношу. Не радуют, понимаете ли, батенька, чины в наше время. Теперь если в чинах, то или вор, или прощелыга. Так, по крайней мере, общество думает.
«А он ведь прав. О военных сейчас мало кто хорошо отзывается. Солдатиков жалеют, а вот офицеров не жалуют. Писаки всякую ерунду в газетах пишут. Из-за ссучившихся сволочей пятно на всю армию легло», – подумал Верещагин, вслух спросив:
– Вы откуда мою фамилию знаете?
Хирург глубоко затянулся, докурил сигарету до фильтра и, затушив ее в кадке, ответил:
– Сержант твое имя в бреду часто повторял. Вот я и запомнил. Наверное, крепко уважает тебя сержант.
Проглотив комок, застрявший в горле, капитан отозвался:
– Наверное.
– Крепкий он парень, – задумчиво произнес хирург.
Верещагин невесело вздохнул:
– Как ему теперь жить?
Его собеседник недовольно поморщился:
– Ты не спеши сержанта списывать. Другие и при руках и при ногах не живут, а только небо коптят. От рождения немощью страдают и на судьбу жалуются. Все ноют, что не в той стране родились, не так родители воспитали или слишком маленькое наследство оставили. А Васильев – молодец. Не скулит. Он свое место в жизни и без ног найдет. Только помогать ему надо. Улавливаешь мысль, капитан?
– Улавливаю, – отозвался Верещагин.
– Хуже всего, когда друзья отворачиваются.
Десантник утвердительно качнул головой:
– Согласен.
– А ты сержанта от смерти спас. Ну и мы, как можем, стараемся. Так что, капитан, мы с тобой вроде как компаньоны, – рассмеялся хирург. Он порывисто встал, пожал капитану руку и на прощание добавил: – Ладно, ты еще немного с Васильевым поговори и отчаливай. Ему волноваться вредно.
– В Москву скоро переправите? – вспомнив слова сержанта, спросил Верещагин.
– Пока он не транспортабельный, – удаляясь со скоростью курьерского поезда, проинформировал хирург.
Уже в спину медицинскому начальнику Верещагин крикнул:
– Вы сестричку-то не наказывайте!
Медик остановился, обернулся и с грустью произнес:
– Да ладно, адвокат, успокойся. Девчонкам и так тут хватает. Вроде должны уже ко всему привыкнуть. А как насмотрятся на парней вроде Васильева, так и ходят с глазами на мокром месте.
Через секунду доктор исчез в лабиринте коридоров.
Капитан еще долго смотрел в темноту коридора, размышляя о том, через какие испытания еще придется пройти сержанту. В душе поднималась волна ярости по отношению к тем, кто превратил здорового парня в калеку, к тем, кто убивает за деньги, при этом прикрываясь громкими словами, и особенно к тем, кто помогает убийцам, предает своих ради своих шкурных интересов.
Вернувшись в палату, Верещагин увидел, что сержант лежит с закрытыми глазами.
– Спит? – спросил капитан у примостившейся на краю постели «мышки».
– Разволновали вы его, – шепотом ответила сестричка.
Верещагин заметил, что девушка по-особенному смотрит на сержанта – с заботой и нежностью, непредусмотренными служебными обязанностями.
Положив ладонь на дверную ручку, капитан тихо произнес:
– Светлана, позаботься о парне. Такого мужика еще поискать надо.
Девушка робко улыбнулась.
«А она красивая», – отметил про себя Верещагин.
– Не волнуйтесь. Я Василия не оставлю, – с твердостью, присущей только влюбленным женщинам, произнесла сестричка.
Капитан вышел из хирургического корпуса с удивительным спокойствием в душе. Такого он давно не испытывал.
Верещагин двинулся неспешным шагом по тенистой аллее. Кое-где на скамейках сидели пациенты госпиталя, наслаждавшиеся тишиной, солнечным светом и общением друг с другом. Они заплатили за эту роскошь ранами и болезнями.
Сидевший на последней скамейке худой паренек в нелепом синем халате с перебинтованными руками окликнул Верещагина:
– Товарищ капитан, угостите сигареткой?!
Десантник, порывшись в карманах, достал пачку и протянул ее солдату:
– Держи, воин!
Солдатик виновато улыбнулся, показывая глазами на руки:
– Прикурите, пожалуйста!
Только сейчас десантник увидел, что у парня начисто отсутствуют кисти рук. Вместо них из рукавов халата выглядывают перепеленатые бинтами культяпки.
– Врачи говорят, что скоро научусь культями все делать, – продолжая застенчиво улыбаться, произнес паренек.
Верещагин прикурил сигарету и осторожно поднес ее к губам пацана.
Тот, жадно затянувшись, выдохнул:
– Я после армии в художественное училище поступать хотел. Теперь кранты. Разве этим рисовать можно?
Подняв культяпки, солдатик посмотрел на то, что еще недавно было ладонями с пальцами, способными переносить на холст человеческие лица, пейзажи или лунный свет.
Верещагин не стал утешать калеку. Вместо слов он снял с плеча брезентовую сумку, раскрыл молнию и, покопавшись внутри, достал блок сигарет.
– Это мне? – недоверчиво спросил безрукий.
– Тебе, – положив блок на скамейку, ответил капитан.
– Может, распечатаете? Мне целлофан будет трудно снять, – попросил растроганный щедростью незнакомца солдат.
Верещагин отреагировал жестко:
– Тебе, парень, надо учиться заново жить. Жалости ни от кого не жди. Рассчитывай только на себя. Для тебя, солдат, война еще не скоро закончится. Вот с этого целлофана и начинай.