Они прошли в дом, превращенный Кареном Акоповичем в гибрид библиотеки и лаборатории. Книги были повсюду. Стопки, заботливо перевязанные бечевкой, с подложенными бумажками-каталогами, громоздились по углам. Фолианты в роскошных переплетах занимали места на полках. Даже на обеденном столе для тарелки и чашки был выделен лишь крохотный пятачок, остальное занято рукописями вперемешку с книгами.
Профессор гостеприимно предложил Рогожину кресло.
– Устраивайтесь, а я сварганю яичницу! Глазунья с лучком – самая сбалансированная закуска к водке!
– Карен Акопович, к чему лишние хлопоты! – запротестовал Рогожин. – Ограничимся чаем.
– Не перечьте старику! Полистайте журналы, книги посмотрите, а я моментально управлюсь. – Арутюнян закрыл руками уши, не желая слушать возражений.
Оставшись в одиночестве, Дмитрий прошелся вдоль стеллажей, взял несколько книг наугад, сел в кресло. Он скользил глазами по страницам, не вникая в прочитанное.
«Власти контролируют спиртзаводы. Это само по себе криминал. Начальник милиции распоряжается продажей спирта. Мне следует разобраться в этой схеме досконально. Где-то лежит ключ к разгадке… На правосудие надеяться не приходится… В прокуратуру я зайду позднее. Да, Рогожин, поднакопи козырей, – мысли были отрывистыми. – Прищучить Ветрова можно! Два дня тебе, Рогожин, на оперативную разработку ментовского начальничка. Окопалось сволочье в провинции, как бояре в вотчинах. Бесчинствуют…»
Шкворчащая жиром яичница на сковороде была главным блюдом застолья. К ней профессор добавил миску соленых огурцов, зелени с мелко порубленным чесноком, нарезанные дольками консервированные кабачки.
– Экологически чистый продукт, удобренный личным потом и кровью! – Арутюнян откинул спавшую на лоб прядь белоснежно-седых волос. – Запотевшая! – торжественно объявил химик, выставляя на стол бутылку «Московской особой». – Газетные сплетники утверждают – сам Борис Николаевич любит откушать сей горячительный напиток.
Перед волнительным моментом откупорки сосуда с «живой водой», как называли спиртное морские бродяги – викинги, Карен Акопович поболтал содержимое, перевернув бутылку вверх дном.
Заметив образовавшуюся змейку из мелких пузырьков, профессор-химик удовлетворенно крякнул почему-то по-немецки:
– Натур продукт… Не отравимся. Я, батенька, русскую водку в шарашке пить начал. Перепадало нам, зэкам, от щедрот начальства. С тех пор храню верность этому слезоподобному нектару. В винах, а тем паче в коньяке ничего не понимаю. Обрусел, понимаете ли…
Право первым начать разговор Рогожин уступил хозяину дома. Идя к Арутюняну, он толком не представлял, о чем спрашивать. В редких письмах Сергея упоминалось: Марина в контрах с научным руководителем, профессор ее зажимает, завидует таланту и пробивной энергии молодой ученицы.
– Между первой и второй перерывчик небольшой! – Хрустальные стограммовки у профессора порожними не застаивались.
Дмитрий выпил. У Арутюняна среди книжных завалов он чувствовал себя спокойно и уютно.
– Знал бы, что гость навестит мои пенаты, борща бы наварил, – с легкой, простительной для его возраста одышкой сказал профессор. – Согреваются, согреваются внутренности! – Блаженствуя, он погладил живот. – Соболезнований в связи с мадам Рогожиной приносить вам не буду, – вставил Карен Акопович. – Сергей абсолютно не причастен к комбинациям своей пронырливой экс-жены. Он принесен в жертву… – Профессор подцепил вилкой колечко лука. – О мертвых говорят хорошее или ничего! – Арутюнян мыслями возвращался к ученице. – А мне за упокой души Марины рюмку поднимать не хочется! Однако глоток свободы нам не повредит, – он спешно разлил очередную порцию водки, словно желал поскорее напиться.
Рогожину ничего не оставалось, как принять участие в марафоне. С непривычки – в госпитале со спиртным было строго, не побалуешься – он малость захмелел.
– Взираете на меня, Дмитрий, и думаете: «Профессор не дурак выпить!» – прожевав кружок огурца, сказал Арутюнян.
– Я не сварливая супруга, счет рюмкам не веду, – ответил Рогожин, расправляясь с яичницей.
У него проснулся зверский аппетит, и он с удовольствием уминал глазунью, присыпанную приправами.
– Вы, Карен Акопович, химик. Дозу свою наверняка до миллиграмма вымеряли. Сколько принять, чтобы наутро от похмелья на стену не лезть, – польстил Дмитрий хозяину дома. – И вообще, веселие земли русской есть питие! – Рогожин процитировал слова князя Владимира, отвергшего мусульманскую веру за категорический запрет употреблять хмельное зелье. – Нашу волю не сломить, пили, пьем и будем пить! – это уже из современного фольклора.
– Кстати! – Профессор заговорил лекторским тоном. – Самое распространенное заблуждение: русичи – генетические алкоголики! – он пристукнул кулаком по столу. – Ложь, сочиненная немчурой, голштинскими, саксонскими, тюрингскими недоучками, привезенными Екатериной в Московию учить уму-разуму дикарей азиатов!
«Армянин обеляет русских. Забавно!» – Рогожин спрятал улыбку.
– Водка – изобретение сравнительно недавнее. В древности на Руси пили медовуху, твореный квас. Медовуху – дворяне, служивый люд и крестьяне вкушали напитки попроще. Медок готовить умели, но не каждому он был по карману. Двенадцать сортов чудного золотистого напитка на Руси варили, с травами, ягодами, сыченые, ставленые! – профессор был докой в истории винокурения. – «Нас, россиян, благословил Бог хлебом и медом и всяких питей довольством…» Умнейший человечище своей эпохи написал! – восторженно воскликнул Арутюнян. – Благословил! Подчеркиваю! – он поднял указательный палец. – Не проклял, наказал или обидел, а благословил. Повального пьянства в деревнях не было никогда. Квасники, по-нашему забулдыги, бродяжничали, а крестьяне на деревенском сходе, где собиралось около ста человек, выставляли два ведра водки, каждое по двенадцать литров. Сколько на душу приходилось?
– Граммов двести или около того, – подсчитал Рогожин.
– В самый раз мозги прояснить. Но чтобы до поросячьего визга, до беспамятства нарезаться, увольте! Придумано было запойное русское пьянство немчурой. Поверьте!
Адвокат российского крестьянства себе в стопочке не отказывал. Проглотив залпом водку, Арутюнян развил тему:
– А как следили за качеством! В каждом кабаке находились казенные фарфоровые чашечки с государственным клеймом. Потребует клиент проверить качество хлебного вина – хозяин на его глазах наливает водочку в зажигательницу, огнивом чирк! – профессор прищелкнул пальцами. – И ждут, покуда пламя не погаснет. Остаток сольют в мерительницу, если не заполнит чашку – владельцу кабака несдобровать. Штраф – клеймо позорное на ворота! А «пенник» настоящий. Это же симфония! Двойной перегон бражки из ржи еще разок перегонят, первач через березовый уголь профильтруют и ключевой водой в строго определенных пропорциях разбавят. Сто ведер «пенника» на двадцать четыре ведра студеной воды из родника. Водица сивушные масла вытянет, облагородит напиток… – профессор сглотнул слюну, возбужденный собственным рассказом. – Сказка, а не водка! Нет, потеряли мы национальное достояние! Отдали на откуп иностранцам. Что на витринах? Помои! «Распутины», «Кутузовы»! Фамилии знатные на этикетках, исторические, а внутри, как говаривал Райкин, труха! Знаете, Дмитрий! Я по Ломоносову немецкую водку «Столыпин» проверял.