– Вполне, государь.
– И вы расскажете?
– При первом же удобном случае.
– Теперь позовите господина д’Артаньяна.
Надеюсь, что вы больше не боитесь его?
– О, государь, как только я исполнился уверенности в благосклонности вашего величества ко мне, я не боюсь никого в мире!
– Подите же, позовите, – сказал король.
Маникан открыл дверь.
– Господа, – произнес он, – король зовет вас.
Д’Артаньян, де Сент-Эньян и Вало вернулись.
– Господа, – начал король, – я призвал вас с целью заявить, что объяснение господина де Маникана вполне удовлетворило меня.
Д’Артаньян и де Сент-Эньян одновременно взглянули на доктора, и взгляд их, казалось, обозначал: «Ну, что я вам говорил?»
Король отвел Маникана к двери и тихонько шепнул ему:
– Пусть господин де Гиш хорошенько лечится, я желаю ему скорого выздоровления. Как только он поправится, я поблагодарю его от имени всех дам, но хорошо было бы, если бы такие случаи не повторялись.
– Государь, даже если бы ему предстояло умереть сто раз, он сто раз повторит то, что сделал, если будет затронута честь вашего величества.
Это было откровенно. Но, как мы уже сказали, Людовик XIV любил фимиам и был не очень требовательным относительно его качества, раз его воскуряли.
– Хорошо, хорошо, – отпустил он Маникана, – я сам повидаюсь с де Гишем и образумлю его.
Маникан попятился к двери.
Тогда король обратился к трем свидетелям этой сцены:
– Скажите мне, д’Артаньян, каким образом вышло, что ваше зрение, обыкновенно такое тонкое, помутилось?
– У меня помутилось зрение, государь?
– Конечно.
– Должно быть, так, раз это утверждает ваше величество. Но какой случай имеет в виду ваше величество?
– Да тот, что произошел в роще Рошен.
– А-а-а!
– Конечно. Вы видели следы двух лошадей и двух человек, вы мысленно восстановили подробности поединка. Представьте, что никакого поединка не было; чистейшая иллюзия!
– А-а-а! – снова произнес д’Артаньян.
– То же самое относительно гарцевания лошади и следов борьбы. У де Гиша шла борьба только с кабаном, и ни с кем больше; однако эта борьба была, по-видимому, долгой и ожесточенной.
– А-а-а! – в третий раз произнес д’Артаньян.
– И подумать только: рассказ ваш показался мне вполне правдоподобным, – вероятно, оттого, что вы говорили с большой уверенностью.
– Действительно, государь, у меня, должно быть, помутилось в глазах, – добродушно кивнул д’Артаньян, приведя короля в восторг своим ответом.
– Значит, вы согласны с версией господина де Маникана?
– Конечно, государь!
– И для вас теперь ясно, как было дело?
– Оно представляется мне совсем иначе, чем полчаса тому назад.
– Как же вы объясняете эту перемену мнения?
– Самой простой причиной, государь. Полчаса тому назад, когда я возвращался из рощи Рошен, у меня был только жалкий фонарь из конюшни…
– А сейчас?
– Сейчас мне светят все люстры вашего кабинета, а кроме того, глаза вашего величества, источающие свет, как два солнца!
Король рассмеялся, де Сент-Эньян захохотал.
– Вот и господин Вало, – продолжал д’Артаньян, высказывая слова, которые вертелись на языке короля, – не только вообразил, что господин де Гиш был ранен пулей, но ему показалось также, что он вынул эту пулю у него из груди.
– Право, – начал Вало, – я…
– Не правда ли, вам это показалось? – настаивал д’Артаньян.
– То есть не только показалось, но и сейчас еще кажется, готов вам в этом поклясться.
– А между тем, дорогой доктор, вам это приснилось.
– Приснилось?
– Рана господина де Гиша – сон; пуля – сон… Не говорите больше никому об этом, иначе вас засмеют.
– Хорошо придумано, – одобрил король, – д’Артаньян дает вам прекрасный совет, сударь. Не рассказывайте больше никому о своих снах, господин Вало, и, даю вам слово, вы не раскаетесь. Покойной ночи, господа. Ах, какая опасная вещь – засада на кабана!
– Да, она очень, очень опасна – засада на кабана! – громко повторил д’Артаньян.
И он произносил эту фразу во всех комнатах, по которым проходил.
– Теперь, когда мы одни, – обратился король к Сент-Эньяну, – назови мне имя противника де Гиша.
Де Сент-Эньян посмотрел на короля.
– Не смущайся, – ободрил его король, – ты ведь знаешь, что мне придется простить.
– Де Вард, – сказал де Сент-Эньян.
– Хорошо.
Затем, направляясь в спальню, Людовик XIV прибавил:
– Простить – не значит забыть.
Маникан выходил от короля очень довольный, что ему удалось так счастливо выпутаться, как вдруг, спустившись с лестницы, он почувствовал, что кто-то дергает его за рукав. Он оглянулся и увидел Монтале, которая, наклонившись к нему, таинственно прошептала:
– Сударь, пожалуйте сюда поскорее, прошу вас.
– Куда, мадемуазель? – спросил Маникан.
– Прежде всего настоящий рыцарь никогда бы не задал мне такого вопроса, а просто пошел бы за мной, не требуя никаких объяснений.
– Хорошо, мадемуазель, – согласился Маникан, – я готов вести себя по-рыцарски.
– Слишком поздно. Теперь у вас нет никакой заслуги. Мы идем к принцессе.
– Вот как, к принцессе?
И он пошел за Монтале, которая бежала впереди, легкая, как Галатея.
«На этот раз, – говорил себе Маникан, – охотничьи истории будут, пожалуй, неуместны. Попробуем, однако, а если понадобится… ей-богу, если понадобится, выдумаем еще что-нибудь».
Монтале все бежала.
«Как это утомительно, – думал Маникан, – напрягать одновременно ум и ноги».
Наконец они пришли. Принцесса окончила свой ночной туалет и была в изящном пеньюаре; она кого-то ждала с явным нетерпением. Поэтому Монтале и Маникан застали ее подле самых дверей.
– Наконец-то! – воскликнула она.
– Вот господин де Маникан, – представила Монтале.
Маникан почтительно поклонился.
Принцесса знаком приказала Монтале удалиться. Фрейлина повиновалась. Принцесса молча проводила ее глазами и подождала, пока двери за нею закрылись; затем, обращаясь к Маникану, молвила: