Осип посматривал на нее в зеркало заднего вида, она притворялась, что не замечает.
Ветер с Енисея унесся к своему Северному полюсу, и теперь по обе стороны белой дороги лежали свежие сугробы, наваленные снегоочистителем, и деревья, торчавшие из снеговых гор, казались ниже.
Инна держала перед глазами газету и смотрела в окно.
Это как раз было необычно и не укрылось от внимания бдительного Осипа.
— Ты не заболела часом, Инна Васильна?
— Нет.
— Температура, может?
— Нет.
— Снотворное пила?
— Нет.
— А может…
— Отстань от меня, Осип Савельич, — попросила Инна с досадой.
— А чего с тобой такое?
— Со мной ничего такого. Мне надо подумать.
— Ну, думай, думай, — разрешил Осип. — Говорят, какой-то новый ферт в край явился. Ястребов фамилия его. Говорят, он тоже будет того… на выборах выбираться.
— Кто говорит?
— Так ребята, водители. А Ястребов этот пришлый, не наш. У него все свое — и водители, и машины. Не из администрации он то есть.
— Понятно.
Инна посмотрела в широкий водительский затылок. Значит, о смерти Любови Ивановны еще ничего не известно. Если бы было известно, это стало бы новостью номер одни, а не приезд «нового ферта», у которого «все свое».
Господи, помоги мне!..
Перед зданием администрации машин было мало — рано еще для «государственных мужей и жен», их час еще не грянул, — и Осип шикарно остановился перед самым подъездом.
— В машине ждать?
— Иди в приемную, Осип Савельпч. Я пока никуда не собираюсь.
На часах было ровно девять, когда Инна вошла в приемную Якушева. По причине раннего часа обе двери в кабинет были распахнуты настежь, помощника не видно, и телефоны расслабленно дремали.
— Можно?..
— Входи, Инна Васильевна. Доброе утро.
— Здравствуйте, Сергей Ильич.
Кабинет был большой, заставленный казенной «государственной» мебелью. Коричневый паркет застлан «государственным» ковром, на столе зеленая лампа, на стене портрет президента, на окнах желтые шторы.
Якушева не было видно, зато из «комнаты отдыха» слышалась какая-то приглушенная возня.
— Чай будешь пить, а, Инна Васильевна?..
Ей не хотелось чаю, больше того, она была уверена, что весь выпитый чай непременно выльется сквозь дыру в желудке, но она поблагодарила его и согласилась. Порядок есть порядок.
Якушев появился на пороге — без пиджака, рукава закатаны, в каждой руке по стакану с подстаканником, вид полового из трактира.
Инна незаметно улыбнулась.
— Сахар я положил, — сообщил Якушев и брякнул перед ней стакан, — три куска.
Инна никогда не пила чай с сахаром, считала, что сахар отбивает вкус, — лучше уж тогда пить просто сладкий кипяток без всякого чая.
— Спасибо большое, Сергей Ильич.
Якушев обошел стол и не сел рядом, а поместился в свое кресло, что Инна расценила как четкое обозначение позиций — я твой начальник, ты мой подчиненный. Он долго звенел ложкой в стакане, посматривал на нее.
Инна ждала, воя подобравшись.
— Ну? Что скажешь, Инна Васильевна?
— О чем?
— Как о чем? О том, как нам дальше жить!
Инна молча смотрела на него.
— Странная смерть, — задумчиво проговорил Якушев и опять помешал чай. — Ты не находишь?
«Если он вызвал меня, чтобы обсудить смерть Мухина, — пронеслось у Инны в голове, — значит, я не знаю чего-то очень значительного и важного, а это значительное и важное напрямую касается меня. Я не генеральный прокурор и не министр внутренних дел, я всего лишь отвечаю за информацию, а не руковожу тем, что принято называть „силовыми структурами“. В конце концов, меня не было в крае, когда все это случилось, и тогда зачем он спрашивает? Что он хочет услышать?»
Она все молчала. Якушев оторвался от своего стакана, посмотрел на нее и улыбнулся.
— Молчишь?..
Она кивнула.
— Правильно делаешь. Молодец.
Якушев шумно отпил из стакана, вытянул под столом ноги и откинулся на спинку «государственного» кресла.
— Значит, я вчера поговорил… с большими людьми. С самыми большими, — поправился он, подумав. — Анатолий Васильевич наш застрелился, никаких сомнений нет. Может, болезнь страшную нашли у него, может, из-за сына. А там кто его знает…
Инна взяла со стола карандаш, завертела в руках.
Якушев посмотрел на ее пальцы. Кольца посверкивали зимним снежным блеском, ногти гладкие, полированные, похожие по форме на миндальные орешки.
Что за баба, а?.. Королева Марго, а не баба!.. Была бы как все бабы от политики — в прическе стогом, в костюме колом, в туфлях а-ля Паша Ангелина, — не было бы с ней никаких проблем, а с такой поди договорись!..
И Якушев длинно вздохнул от пронзительного всплеска жалости к себе.
Вот кому надо, тот пусть с ней и договаривается. Ему, Якушеву, ничего такого не надо, он и так… можно сказать, по лезвию ходит. И лезвие с каждым днем все тоньше.
— А уголовное дело? — спросила Инна. — Закроют?
— Состава преступления нет, — быстро ответил Якушев. — Говорю же, самоубийство. Но я не для того тебя вызвал, Инна Васильевна, чтобы мы с тобой тут демагогию разводили и правоохранительные органы подменяли.
— Боже сохрани, — не моргнув глазом сказала Инна. — Не станем подменять.
— Вот-вот, — согласился Якушев. — Значит, к тебе две просьбы. Первая. Ты, Инна Васильевна, прессу попридержи. Чтобы не вышло нам боком. Договорились?
— Что значит придержать?
— Придержать — значит придержать. Ты что, маленькая, что ли? Никаких версий чтоб не было, никаких… отклонений. Застрелился, и все. Пусть брешут, что затравили, мол, или еще что, а уголовщины нам не надо. Расследований журналистских или чего там еще.
Симоненко настучал, поняла Инна. Про газету «Совершенно секретно», с которой она вчера якобы разговаривала. Когда успел?..
Однако Якушев вызвал ее до того, как она до смерти перепугала Симоненко «независимым расследованием». Значит, это не главное. Главное впереди.
— И чтобы народ повеселить и порадовать в такой… трудный час, надо мероприятие одно провести. Широко, с размахом, по-русски так, одним словом. Русские мы или нет? Духом русским сильны или нет?
— Наверное, да, — согласилась Инна, запнувшись. Ничего подобного она не ожидала.
Что еще за «мероприятие»? Что за «русский дух»?!