Зимние сады с лианами и пальмами. Панорамные лифты из сверкающего хрусталя. Белый «Стенвей» под сенью магнолий. Конторки красного дерева. Иранские ковры — впрочем, вполне возможно, что ковры кайруанские. Мраморные ступени, зеркала, золотые стойки. Бассейны, разноцветные рыбки, свечи в драгоценных подсвечниках. Покойные кресла, стеклянные столы, светлый узорчатый паркет. Лестница от края до края, резной дуб панелей, начищенные до жаркого блеска медные шишечки.
Человека неподготовленного интерьер белоярской гостиницы «Урал» прямо с порога, непосредственно после поклона вежливого швейцара в ливрее и перед приветствием красотки в форменном пиджаке и консервативной блузке, сбивал с ног и заставлял задуматься о никчемности собственного жалкого существования.
Инна была человеком подготовленным. Кроме того, ей всегда было наплевать на интерьеры.
Администраторша передала ей трубку таким движением, словно вручала кубок Дэвиса.
— Да, — отрывисто сказали в трубке.
— Селиверстова Инна Васильевна. Добрый вечер.
Там помолчали. Инна посмотрела на свою перчатку.
— Добрый. Мне спуститься или ты поднимешься сама? Номер шесть двадцать семь.
— Я поднимусь, — ответила Инна и вернула трубку администраторше.
В гостинице «Урал» можно было не беспокоиться о разглашении государственной тайны — в данном случае подробностей ночного визита Инны Селиверстовой в номер олигарха Ястребова. Здесь подчеркнуто никому не было дела до того, кто, с кем, как и сколько времени проводит, кто к кому приезжает, кто у кого остается или не остается. Потерять работу можно было в два счета, а терять такую работу из-за соблазна просто посплетничать никто не желал.
— Шесть двадцать семь, — уточнила Инна, — это какой этаж?
— Шестой. Может быть, проводить?
— Не нужно, я сама.
По мраморным ступеням, чистым и широким, как море, она поднялась на подиум, вошла в лифт и посмотрела на сверкающую панель.
Она сильно волновалась и поняла это, только когда сообразила, что смотрит на эту чертову панель уже давно и понятия не имеет, что именно нужно делать дальше.
Совершив над собой усилие, она стряхнула оцепенение и нажала вкусно щелкнувшую кнопку.
Поздно что-либо менять, кроме того, Инна была не из тех, кто меняет однажды принятое решение. Лифт плавно причалил к шестому этажу, и она шагнула на бесценный ковер — кайруанский или иранский, черт их разберет. В зеркале на противоположной стене отразилась какая-то женщина в короткой дубленке, джинсах и невысоких ботинках. У женщины были бледные щеки, светлые, чуть растрепанные волосы, страшные глаза и нелепые папки под мышкой.
Кажется, это я.
Она подошла поближе.
Ну да. Это точно я. Я смотрю в зеркало и вижу себя.
Словно зачарованная, она поправила папки, и та, в зеркале, следом за ней тоже поправила папки. Мысли были медленные, словно замерзшие.
Кажется, я знаю, что случилось с Мухиным и его семьей. Кажется, я обо всем догадалась. Мать кричала мне, когда я была маленькой: «Слишком умная, зараза!» Я слишком умная, и меня теперь никто и ничто не спасет. Это совершенно очевидный факт — как и то, что я стою сейчас перед этим зеркалом и смотрю на себя и не понимаю, что это я. К несчастью, я не могу сделать вид, что меня ничего не касается, потому что мне, как и Кате Мухиной, приговор уже подписан. Я не могу изменить решение суда. Но я могу уничтожить судей — раз и навсегда.
Я могу спасти только сама себя. Если у меня получится. Если мне не изменит мое необыкновенное везение. Если я все правильно рассчитаю, но ведь я могу рассчитать и неправильно. И что тогда?..
Впрочем, совершенно очевидно — что.
Она прищурилась — в зеркале к ней подходил Ястребов, один в пустом коридоре, похожем на коридор, ведущий к райским чертогам. Говорят, у каждого свой рай.
Инне хотелось, чтобы в ее раю вместо тропических растений, белых роялей и драгоценных камней были ледяная горка, горячий чай с лимоном, золотистые пироги, смешная кудлатая собака, пара кошек, теплый плед, огонь в камине, лиственничные стены, новогодняя елка в огоньках, коробки под ней в бантах и лентах, метель, трущаяся о дом, как медведица, белобрысый мальчишка, читающий на ковре растрепанную книжку — рядом красное надкушенное яблоко! — и этот мужчина, что подходит сейчас из глубины стекла. Нереальный, потому что он существует только там, внутри. Здесь, снаружи, кто-то совсем другой.
— Привет.
— Привет.
— Ты заблудилась?
— Нет. У меня голова немного закружилась. Наверное, от этого дурацкого лифта.
— Что случилось?
Она оторвалась от того, который был в зеркале, и посмотрела на того, который стоял у нее за спиной.
— Ничего.
— Не ври, — сказал он устало. — Я же вижу.
— Мне нужно с тобой поговорить.
Он мазнул взглядом по папкам и опять уставился ей в лицо.
— О делах?..
Где-то близко играли в бильярд, слышались негромкие приятные удары костяных шаров, и восклицания, и быстрая английская речь.
— О жизни и смерти.
Ястребов нисколько не удивился.
— Вот так сразу, о жизни и смерти? — уточнил он насмешливо. — Ну, хорошо.
Он вытащил у нее из-под мышки папки и за руку, как девочку, повел за собой.
— Только сначала я должна почитать, — выпалила она ему в спину, как только дверь за ними захлопнулась. — Недолго.
— Это? — Он кинул папки на роскошный письменный стол.
— Да.
— А что здесь?
— Я сама пока не знаю.
— А где ты это взяла?
— Украла, — хладнокровно заявила Инна. — Из одной скверной квартирки на улице Чернышевского. Дай мне чаю. Или здесь дают только «Наполеон» восемьдесят второго года?
— Здесь дают даже первач, если кому надо, — пробормотал он. — А поесть? Хочешь?
От его тона заботливого мужа она вдруг почувствовала, что устала, ужасно устала, так, что сейчас заплачет от того, что у нее нет больше сил, от боли в разбитой коленке, от звука выстрелов, который словно сам по себе возникал в голове, снова и снова, и она — сильная женщина! — ничего не могла с этим поделать!
Осталось совсем немного. Она справится. Она всегда со всем справлялась — в одиночку. С тех пор как ей исполнилось восемь лет.
— Мне чаю, и больше ничего не нужно. Где я могу… сесть?
— Где угодно. Или тебе нужно уединение?..
— Хотелось бы.
— Тогда в кабинете.
Он даже дверь за ней закрыл — вот какой деликатный политический противник ей попался!