Рот моментально наполнился горькой слюной. Стало жарко и так страшно, что подкосились ноги.
Он пришел. Он пришел и сейчас наконец-то убьет ее — именно сейчас, когда она почти все поняла, даже кусок нейлона попался ей, такой характерный штрих! Ее убьют, и никто никогда не узнает тайну смерти губернаторской семьи.
Тяжкие грехи. Преступление и наказание. Бог троицу любит.
Она метнулась к окну, и дернула его, и не смогла открыть, потому что, спрыгнув в кухню, зачем-то заперла его на щеколду — идиотка! — и стала нащупывать щеколду и дергать ее, и папки поехали у нее из-под локтя, и с грохотом посыпались на пол, и она присела и поползла, потому что одна отлетела далеко, и в прихожей вспыхнул свет, словно кулаком ударив ее по глазам.
— Где ты? — спросил негромкий презрительный голос. — Где ты, ну!..
Она поняла, что папку ей не достать, кинулась обратно, взлетела на подоконник, перевалилась на другую сторону.
Тень мелькнула перед глазами — он услышал ее и вбежал в кухню.
Над самым ухом что-то ударило, негромко и легко, и воздух будто дернулся.
Он стреляет, поняла Инна. Стреляет в меня.
Некогда было думать и некогда бояться.
Опершись рукой, она перелетела низкий балкон, упала, поднялась, опять упала. Рядом с ее головой снег вдруг пришел в движение, как будто сам по себе взвился маленьким фонтанчиком, запорошил ей лицо.
Он стреляет. Он видит меня и стреляет. А я так и не вижу его!..
Она поднялась на четвереньки, поползла, вскочила и забежала за угол, где стояла ее машина.
Шаг. Еще один. Еще.
Секунда. Потом другая. Пока жизнь не оборвалась.
Она рванула переднюю дверь и почти упала внутрь.
Осип, заложив руки за голову, подпевал Алле Пугачевой, которая все повторяла, что «это любовь».
Завидев Инну, он обомлел, и в свете приборной доски она увидела, как он вытаращил глаза.
— Быстрее! — завизжала она. Вернее, это не она визжала, а ее инстинкт самосохранения, но Осип ничего не знал про инстинкт и перепугался не на шутку. — Поехали! Быстрее!!
Осип зашарил рукой, нащупывая ручник. Глаза у него так и таращились, а рот никак не закрывался.
— У него пистолет! Да быстрее ты!!
Осип нащупал ручник, дернул вниз, что есть силы нажал на газ, машина прыгнула почти в кусты, ее занесло, повернуло, как потом оказалось, в правильном направлении, и на вираже Инна завалилась на Осипа. Швырнула на пол папки, вытянула ремень и застегнула.
Потом посмотрела назад — на улице за ними никого не было, только снег летел, подкрашенный снизу красным злобным светом тормозных огней.
— Что случилось? — хрипло пробормотал Осип Савельич. — Что такое случилось, а?
Инна молчала, закинув голову на подголовник.
— Инна Васильевна, — начал Осип дрожащим, но тем не менее оскорбленным голосом. — Ты со мной в молчанку не играй! Ты давай говори мне, что случилось! С тобой с ума сойдешь, честное слово!
— Осип Савельич, ты не видел, в подъезд никто не заходил?
— Да кто?! Не заходил никто!
— Точно?
— Да точно, точно, и не спал я, можешь не намекать! Тебя не было десять минут, я если б и собирался спать, так еще не заснул бы!
Десять минут. Чепуха какая. Ей казалось, что прошли сутки, а может, и не одни. А говорят, что время постоянно и однозначно и может сжиматься и растягиваться только в соответствии с никому до конца не понятной теории Эйнштейна!
Там, возле подъезда купеческого дома на улице Ленина, тоже не было никого — Осип клялся, что никого не видел, ни людей, ни машин.
Или в нее стрелял… невидимка?!
Нет, не может быть. В том эпохальном кино про дворника не было невидимок.
Инна закрыла глаза и быстро проглотила слюну. Этого только не хватало! Сейчас ее вырвет, вот позор и унижение, каких она еще не знала!
— Инна Васильевна!
— Осип, останови, — пробормотала она чужим, вязким голосом.
Он не стал ничего переспрашивать, тормознул, повернул и остановился.
Инна скользкими и холодными, как жабьи лапы, пальцами отстегнула ремень, навалилась плечом на дверь и почти выпала из машины на улицу.
Морозный воздух обжег лицо, и как будто стало чуть-чуть легче.
Хлопнула водительская дверь.
Инна наклонилась и уперлась ладонями в колени. Прямо перед ее носом был снег, неровный, взрытый ветром.
Она видела, как пуля выбивала маленький фонтанчик из снега возле самой ее головы.
Желудок поехал вверх и оказался снаружи. Инна схватилась за какой-то ствол и стала часто и быстро дышать, как собака на жаре. Потом зашла чуть-чуть подальше, наклонилась, зачерпнула снег и сунула в него лицо.
Впереди светлело — от снега, по которому разливался свет автомобильных фар. В ботинках было полно снега, в легких — мороза, который помогал ей дышать.
Она еще постояла и оглянулась. Осип мыкался в отдалении, но не приближался — проявлял деликатность и тонкость.
Что это такое с ней?.. И с ней ли?..
— Поедем, Инна Васильевна, — позвал он негромко. — Заболеешь.
— Я не заболею.
Она еще постояла и пошла к машине, увязая ботинками в снегу. Осип посторонился.
Инна вдруг вспомнила губернаторскую дочь — как и та, она тоже словно видела себя немного со стороны и сверху.
Она открыла переднюю дверь и посмотрела вниз. Папки с завязками валялись на полу. Черт бы их побрал. Все дело в этих папках.
Она не стала садиться на переднее сиденье, захлопнула дверь и уселась назад, на свое обычное место.
Осип повозился и, устраиваясь, посмотрел на Инну в зеркало заднего вида.
— Так чего там случилось-то?
— Не сейчас, Осип Савельич, ладно?
— Да когда, когда?! Как из Москвы вернулись, ты мне ни слова не говоришь! Как чужая стала! — Он некоторое время выразительно сопел. — А я волнуюсь, между прочим, спать плохо стал…
Инна улыбнулась. Бедный Осип.
— Все уже почти кончилось, Осип Савельич. А ты прости меня.
— За что простить-то?!
Инна молчала, смотрела в окно. Она не могла ему сказать, что еще час назад всерьез подозревала его в измене. Он не должен об этом знать — никогда.
Черные деревья летели за окном. Черные деревья и белый снег.
Еще ничего не кончилось. То, что Осип не стрелял в нее, еще не значит, что он ни в чем не виноват.
Инна стиснула кулак и изо всех сил стукнула в обивку переднего кресла.