Услышав столь уважительное обращение, амбалы навострили уши, попытались разглядеть, кто там поднялся на причал. После того как Елена твердой ногой стала на доски, Осип отпустил ее руки и вежливо отступил даме за спину. Долгая и богатая впечатлениями жизнь научила его, как вести себя со знатными женщинами.
На причале засуетился паренек, пытаясь так же красиво вывести наверх Милану, – но девушка, взяв его за руку лишь кончиками пальцев, поднялась сама. Тем не менее Федька заслужил свой благодарный поцелуй и радостно побежал за служанкой.
– А мы?! – возмутились оставшиеся в лодке толстощекая стряпуха Привала и куда более молодая и стройная Василиса.
– Вам помочь? – Один из гребцов широкими ладонями ухватил их за ягодицы, и обе, взвизгнув, моментально вспорхнули по сходням.
– Кто это такая? – подойдя к увязывающему причальный канат ушкуйнику, спросил один из амбалов.
– Елена, княгиня Заозерская, – ответил мужчина.
– Да ты что?! – воскликнул портовый грузчик. – А атаману нашему достославному, Егору Заозерскому, она никем не приходится?
– Атаман Заозерский? – оглянулся на него ушкуйник. – Это где у вас такой обитает?
– Там, на постоялом дворе Фильки Зябкина, – махнул рукой амбал. – За Антониевым монастырем.
– Осип!!! – крикнул мужик, поворотившись к причалу. – Я узнал, где ныне Егор остановился. Здесь недалеко!
– Что?! – крутанулась женщина. – Осип, проследи, чтобы вещи разгрузили бережно. Я пойду к мужу. Хочу заглянуть наконец в его бесстыжие глаза! Ятаган, покажи дорогу.
Осип проводил взглядом странную парочку – лохматого мужика с клочковатой бородой, одетого в домотканую рубаху, катанные из овечьей шерсти шаровары, с кривым сарацинским мечом на поясе и богато одетую в меха и самоцветы, величаво ступающую даму. Когда оба поднялись по дороге достаточно высоко, щелкнул пальцами:
– Федька, карабкайся по тропе прямо наверх, беги со всех ног к князю, предупреди, что жена приехала. Как бы не застукала атамана за чем нехорошим…
Паренек, не вынуждая просить себя дважды, сорвался с места.
Спустя четверть часа он влетел на постоялый двор, закрутился, не зная, куда бежать, метнулся в харчевню, шарахнулся от стола к столу, увидел знакомое лицо, вцепился в ворот:
– Где атаман? Где его светелка?
– Там, на втором этаже, – указал ватажник, несколько ошарашенный таким напором.
Федька ринулся в указанном направлении, взметнулся по ступеням, заскакал от двери к двери, пока не нашел нужную:
– Атаман! Егорий! Жена твоя приехала! С нами на ушкуе приплыла! Злая, как осенняя оса! Страсть, как недовольна, что ты ее ослушался и порубежье московское не разорил.
– Елена? Где?! – Егор поднялся, отодвинул Федьку, быстро сбежал вниз, выскочил во двор и увидел входящую в ворота княгиню. – Лена! Ты здесь!
Супруги кинулись навстречу друг другу, крепко обнялись. Егор, оторвав гостью от земли, стал торопливо целовать ее лицо. Елена, улыбаясь, роняла слезы.
Спохватившись, князь подхватил жену на руки и понес ее в дом.
– Надо же, – недоуменно почесал в затылке Федя, когда супруги скрылись наверху. – А ругалась так – мыслил, глаза при встрече выцарапает.
– Может, чего и выцарапает, – весело ответили мужики из харчевни. – Да только тебе, коли раньше рассвета к ним сунешься. А коли сильно истосковались, то и вечера.
Егор и Елена соскучились друг по другу достаточно, чтобы не спать всю ночь, и только наутро забыться в полудреме. Возможно, они бы даже встали – кабы не заботливость Миланы, что поскреблась около полудня в дверь и принесла поднос с пирожками, крынку простокваши и медный кувшин горячего сбитня.
Супруги подкрепились прямо в постели и снова вытянулись рядом. Елена положила голову мужу на грудь, погладила ладонью бугристые мышцы, спросила:
– Господи, милый, ну, почему ты не пошел тревожить Московское княжество? Какая нелегкая понесла тебя к скандинавам?
– Я же говорил тебе, Лена, нет в том никакого смысла. Взять у простых крестьян нечего. Заниматься смертоубийством тем более не хочу. Хоть ныне убивать и приходится, да только не испытываю я от этого никакого удовольствия. Не виноваты смерды порубежные, что ссора у нас с Василием. С какой стати им из-за этого страдать?
– Да при чем тут смерды, Егор? – тяжко вздохнула она. – Признание нам надобно от великого князя. Право на княжество наше надобно отстоять.
– Странные вы, женщины. Как думаете, непонятно. С какой стати Василий захочет нас признать, коли я его, ровно шавка дворовая, за пятки кусать начну? Вот то ли дело Стекольну мы встряхнули – это да! Серебро лопатами грузили.
– Забудь ты про это серебро! – пристукнула Елена кулаком по его груди. – Деньги – тлен, пришли, ушли, – и ничего не осталось. Вот земля – это другое. Коли княжество за нами остальные рода признают, то оно после нас детям перейдет, от них внукам, правнукам и далее потомкам, колено за коленом. Серебро горстью черпнул – и меж пальцами утекло. А княжество – оно навечно. В нем наши потомки ужо до Страшного суда править станут.
Егор оценивал перспективы феодального землевладения несколько иначе, но расстраивать любимую не захотел.
– Доверься мне, – шепнул он, приподнялся, сдвинул ее голову и крепко поцеловал. – Я сделаю все, как надо.
– Ты не понимаешь. Совсем не понимаешь, – горько вздохнула княгиня. – Хорошо, я открою тебе тайну. О ней не знает никто, и ты, смотри, никому не проболтайся. – Молодая княгиня понизила голос: – Василий ныне не тот. Не воин совсем. Схваток чурается, войн сторонится, в походы не ходит. Супротив Витовта четыре года тому войну начал, союзников созвал, на поле ратное привел. Стояли войска супротив друг друга долго, да начать сечу Василий так и не посмел. Замириться решил. Через два года на Угру пришел и опять биться не решился. На Тамерлана звали – не пошел. Псков помощи от Литвы просил, тоже меча не обнажил. От Едигея Москву защищать не стал, убег. Биться не захотел, тремя тысячами рублей откупился. Надломилось что-то в душе великого князя. Не желает воевать. Прячется. Ранее воевода московский Афанасий Конь полки, бывало, вместо него водил, ныне же и он занедужил, из постели не встает. Вот сейчас, именно сейчас Москву трепать надобно. Василий воевать не станет, миром сговариваться начнет. Нам же ничего иного и не надо. Одной грамоты, где тебя князем назовет, токмо и достаточно. Да даже просто к тебе пусть обратится с укорами или гневом – и то уже со знатью равен станешь. Каяться можно будет сразу и на верность присягать. После того со стола нас по обычаю уже не спихнуть. Токмо беззаконием.
– Ну, не знаю, – криво усмехнулся Егор. Он не стал говорить о том, что все «великие тайны московского двора», столь оберегаемые его супругой, он заполучил четыре месяца назад всего за триста граммов самогона.
– Ты чего, глухой? – даже отстранилась княгиня. – Сказываю тебе, не в себе ныне Василий! Коли он вдруг преставится и новый князь в Москве сядет, али воевода иной доверенный у него сыщется, то все, не получится у нас ничего с планом нашим. Сейчас, вот прямо сейчас это делать надобно! Уже завтра, просто завтра – и то уже поздно оказаться может!