Колею перегораживал покоящийся на двух врытых по обочинам рогатинах неошкуренный ствол осины с плохо срубленными ветвями.
Все говорило о том, что кордон оборудовали наспех и вряд ли устроители рассчитывали пробыть здесь долго.
– А ведь это опóзеры, – напряженно промолвил водитель и щелкнул предохранителем на автомате. – Приехали…
Его напарник тоже снял автомат с предохранителя. Он и сам увидел белую ленточку на левом рукаве военного, вышедшего из окопчика.
Тот был в армейском бронежилете и каске, на правом плече висел «АКС», указательный палец лежал на спусковом крючке.
Из кабины со стороны пассажира показалась рука с зажатой в кулаке белой ленточкой. Однако это ничуть не успокоило человека в бронежилете.
Машина остановилась метрах в пяти от него.
Пассажир с белой ленточкой в руке легко выпрыгнул из кабины и неторопливо приблизился к военному.
Тот развернул автомат в живот незнакомцу.
– Здорово, служивый, – произнес штрафник. – Да не зыркай ты так. Я ж без оружия. Ленточку специально снял. Сам видишь, от федеров возвращаемся. Закурить есть?
– Не курю, – холодно ответил военный. – Кто такие?
Штрафник с сожалением цыкнул уголком рта:
– Курить охота! Ну, ладно…
Ловким движением он завел правую руку за спину и выхватил нож, спрятанный за брючным ремнем. Дальше все произошло очень быстро: удар ножом в горло, прыжок в окопчик, короткая возня и сдавленные стоны.
Штрафник вынырнул из укрытия с тремя автоматами, метнулся к вздрагивавшему в агонии опóзеру, забрал его «АКС» и с охапкой оружия подбежал к машине.
– Принимай, – сказал он Гусеву.
Потом в несколько прыжков подскочил к импровизированному шлагбауму, отбросил в сторону и также быстро уселся в кабину.
Павел только и успел подумать:
«Лихо он! Будто всю жизнь только этим и занимался. А может, и занимался. Кто его знает? Сильно-то о себе никто ничего не рассказывал, пока на этапе были».
Полчаса ехали спокойно. Лес закончился, начался пустырь, больше похожий на свалку. Уже давно и явно слышался гул воюющего города.
На пустыре стоял уже настоящий блокпост. Он расположился на небольшой возвышенности, с которой хорошо простреливались все подходы.
Машину остановили короткой очередью, взметнувшей пыль вперемешку с мусором у передних колес.
Штрафники покинули автомобиль и безоружные, с поднятыми руками пошли к блокпосту.
– Ну, мужики, будем надеяться, что это наши, – обреченно произнес водитель. – В противном случае, отвоевались мы – здесь не лес, всех перебить вряд ли сумеем.
Метрах в двадцати от блокпоста их остановил грубый окрик:
– Стоять!!!
Они послушно выполнили команду.
– Кто такие?
– А вы кто? – рискнул спросить водитель.
И тут же автоматная очередь взметнула землю у их ног. Штрафники в испуге отпрянули.
– Э! Хорош! Вы че?! – выкрикнул водитель. – Штрафники мы!
– Ты не умничай, падла! На чьей стороне вы?
– Ну, мужики, была не была! – вздохнул водитель и крикнул: – За федералов!
Они съежились, ожидая выстрелов. Вместо них прозвучала команда:
– Раздевайтесь до трусов!
– На хрена?!
– Вдруг вы на себе «сюрприз» тащите? Раздевайтесь, сказано!
Штрафники скинули с себя одежду.
– Может, трусы тоже снять? Посмóтрите, оцéните, – едко поинтересовался водитель.
– На хрен ты нужен тут, голой жопой сверкать.
Со стороны блокпоста донесся дружный смех.
– Берите шмотки, идите сюда!
Штрафников запускали по одному, просматривали одежду и только потом разрешали одеваться.
После досмотра перед ними встал капитан с эмблемами мотострелковых войск.
– Кто старший?
– Подполковник Ляшев, – ответил водитель.
– Бывший подполковник, если штрафник, – спокойно поправил его капитан.
– Так точно, бывший, – покатав желваки, сказал Ляшев.
– Откуда вы?
– С пригородной станции, что километрах в тридцати отсюда. Там сейчас, скорее всего, опóзеры. А нам удалось вырваться. За других не знаю, – ответил Ляшев. – Километрах в десяти отсюда на лесной просеке был небольшой пост опóзеров. Сняли мы их. Автоматы в кузове.
Капитан чертыхнулся:
– Вот твари! Успели уже огневую точку оборудовать!
А потом спросил, пристально глядя на штрафника:
– Жарко там, на станции?
– Да, – ответил тот и скупо кивнул, поджав губы. – Нам бы воды. Пить охота, спасу нет.
Их напоили и продолжили допрос уже больше для проформы: откуда прибыли, за что в штрафники угодили.
Гусеву, как контуженному, разрешили полежать на земле в теньке. За него на вопросы отвечали другие.
Когда Павел забылся в тяжелой дреме, даже сквозь сон чувствуя боль в голове, его побеспокоил разжалованный подполковник. Он присел рядом, помолчал и сказал:
– Вот и все, старлей. Здесь мы расстанемся. Нас сейчас отправляют по предписанию, а тебя доставят в полевой госпиталь. Отлежишься немного. Даст бог, свидимся. И лучше не в штрафниках, а в строевой части.
Подошли другие, тоже попрощались.
К вечеру его доставили в полевой госпиталь, обустроившийся на территории бывшей овощебазы. Здесь повсюду воняло гнилыми овощами, сновали здоровенные крысы, в воздухе носился рой обнаглевших мух, а в небе бесконечно кружило воронье.
Все забито ранеными, их очень много, но других все подвозили и подвозили. Поток казался бесконечным.
Санитария минимальная, никаких стерильных операционных, больничных палат с белыми простынями. Раненых складывали в ряды прямо на земле, благо погода позволяла. Тут же суетились санитарки и медбратья. Они ходили между рядами стонущих, кричащих окровавленных людей, пытаясь хоть как-то облегчить их страдания.
Какая-то женщина, как позже узнал Гусев – врач, распоряжалась, куда направлять раненых: сразу в операционную или в перевязочную. Оттуда их доставляли в палаты, под которые приспособили бывшие склады.
Нередко женщина коротко и равнодушно говорила:
– Этого в морг. Этого тоже…
В госпитале Гусев пробыл пять суток. Отлеживаться ему не давали. Приходилось помогать санитаркам и медбратьям.
Часто раненые выглядели ужасно: обожженные, порой потерявшие глаза, конечности, продырявленные пулями и осколками так, что живого места нет, в чем только душа держалась!