Салли молчала, но он чувствовал, что она довольна. Потом она сказала:
— Я хочу вас видеть, Дэвид. И Альф тоже. Хотите закусить с нами сегодня? Так слушайте, мы днём идём в Кристалл-палас, но вы можете прийти и позавтракать с нами в гостинице. Приходите сейчас, Дэвид!
Дэвид подумал: «Доклад подождёт».
— Ладно, — прокричал он в трубку. — Приеду около двенадцати. Да, да, Салли, я знаю, где отель Стентона. Приеду!
Он вернулся от телефона, все ещё улыбаясь. Салли приносила с собой атмосферу какой-то неугомонной жизнерадостности, от которой становилось легко на душе.
В половине двенадцатого он доехал в метрополитене до Музейной станции и прошёл пешком по улице Текерея до тихой и невзрачной на вид гостиницы Стентона в Уобернсквере. Утро было ясное, в воздухе чувствовалась весна, деревья уже оделись листвой, и весело шумели воробьи в сквере, у скамейки, где какой-то старик кормил их крошками. Даже в гудках проезжавших такси слышалось что-то весёлое, как будто и они радовались чудесному дню. Дэвид пришёл в гостиницу за несколько минут до двенадцати, но Альф и Салли уже ожидали его в вестибюле. Они сердечно поздоровались с ним. Дэвид несколько лет не видел Альфа Сэнли, но за это время Альф мало изменился. Разве только усы ещё больше побурели от табака и обвисли, лицо ещё больше пожелтело да искривление шеи стало заметнее. Но он остался всё тем же славным, простым, упрямо-безалаберным человеком. На нём был приличный случаю чёрный костюм, слишком новый и жёсткий, который к тому же был ему несколько широк, новенький галстук и ботинки, должно быть, новые, так как они скрипели при каждом его движении.
А Салли изменилась. Унаследовав, видно, от матери склонность к полноте, она растолстела, как бочка. Кисти рук были окружены, как браслетами, валиками жира, и лицо её заметно ожирело. Она усмехнулась удивлению Дэвида, которое он безуспешно старался скрыть.
— Что, потолстела я немного, да? Ну, да это всё равно. Идём завтракать.
Они уселись в тихом ресторане, за столик, освещённый солнцем, завтракали холодным мясом и салатом. Холодное мясо с салатом было очень вкусно, и поданная затем ватрушка из ревеня — тоже. Салли ела много и с аппетитом. Она выпила бутылку вина. Её пухлое лицо разрумянилось, она, казалось, вся расплывалась от удовольствия, которое доставляла ей вкусная еда. Окончив, она удовлетворённо вздохнула и без всякого стеснения отпустила посвободнее свой кушак. Дэвид, сидя напротив за столом, улыбался ей.
— Итак, значит, вы выходите замуж. Да, когда-нибудь это должно было случиться.
— Дик — славный малый, — сказала Салли с довольным вздохом. — Ничего особенного собой не представляет, но лучше многих других. Могу сказать, что я счастлива. Понимаете, Дэвид, мне начинает надоедать бродячая жизнь. Я колесила с труппой по Пэйн-Гоулдскому району до тех пор, пока у меня голова кругом не пошла. Мне надоели летние Пьерро и зимние пантомимы. И кроме того, я стала безобразно полнеть. Через год-другой я буду годиться только для роли царицы фей. А я, пожалуй, предпочитаю любовь Дика любви какого-нибудь злого духа. Хочу осесть на одном месте и жить покойно.
Дэвид насмешливо смотрел на неё, вспоминая беспокойные искания её ранней юности, страстное желание добиться славы на сцене.
— А как же насчёт великих стремлений, Салли?
Она благодушно засмеялась.
— Они тоже немножко заплыли жиром, Дэви. Вам бы хотелось видеть меня такой, какой изображают в романах героинь. И чтобы моё имя огнями сияло в Пиккадили. — Салли перестала смеяться и покачала головой; затем подняла глаза и в упор посмотрела на Дэвида. — Этого достигает одна из миллиона, Дэвид. А я не оказалась такой счастливицей. Может быть, у меня и есть капелька таланта, но теперь с этим кончено. Не думайте, что я до сих пор этого не понимала. Дайте мне настоящую роль — и я окажусь для неё негодной.
— Ну, в этом я вовсе не уверен, Салли, — запротестовал Дэвид.
— Вы не уверены, а я уверена, — отвечала она с оттенком былой горячности. — Я пробовала — и знаю, на что способна. Все мы приходим на сцену с большими ожиданиями, Дэви, но очень немногие достигают того, чего ожидали. Счастье, что я остановилась на полпути, найдя подходящее пристанище.
Наступило молчание. Салли быстро успокоилась, но, хотя в глазах её потух огонь, она оставалась необычайно серьёзной. Она рассеянно играла ложкой, рисуя рукояткой узоры на скатерти. Лицо её омрачилось, как будто она что-то вспомнила и это лежало у неё на душе. Вдруг, как бы решившись, она посмотрела на Альфа, который развалился в кресле, надвинув на глаза котелок и орудуя зубочисткой, только что сделанной из спички.
— Альф, — сказала она, что-то обдумывая, — мне надо поговорить с Дэвидом. Погуляй несколько минут в сквере.
— Что?! — Альф выпрямился в кресле, охваченный изумлением. Он смотрел на неё во все глаза.
— Мы с Дэвидом будем ждать тебя здесь, — настаивала Салли.
Альф кивнул головой. Слово Салли было для него законом. Он встал и поправил на голове шляпу. Глядя ему вслед, Салли размышляла вслух:
— Хороший он у нас. Не человек, а золото. Слава богу, теперь я могу избавить его от свинцовых белил. Я покупаю ему бунгало в Госфорте. Дик сказал, чтобы я не жалела денег. Я поселю там Альфа, и пускай себе разводит голубей, сколько ему угодно.
У Дэвида от её слов потеплело на душе. Его всегда трогали проявления щедрости и великодушия в других людях. И он видел то и другое в нежности Салли к отцу, этому старому человеку в чёрном, плохо сидевшем костюме, скрипучих ботинках и новом галстуке.
— Вы молодчина, Салли, — сказал он. — Вы, вероятно, за всю свою жизнь никогда никого не обидели, никому не сделали больно.
— Не знаю, — Салли по-прежнему не улыбалась. — Боюсь, что, может быть, сейчас я вам сделаю больно.
— Каким же это образом? — спросил с удивлением Дэвид.
— Вот видите ли… — она остановилась, открыла сумочку и медленно вынула из неё какое-то письмо. — Мне надо кое-что вам показать. Мне ужасно не хочется. Но я должна, вы бы меня возненавидели, если бы я этого не сделала…
Снова пауза.
— Я имею вести о Дженни.
— Дженни? — ахнул Дэвид.
— Да, — подтвердила Салли тихо. — Она прислала мне вот это письмо.
И, ничего больше не говоря, она протянула ему письмо. Дэвид машинально взял его. Плотная сиреневая бумага с зубчатыми краями, сильно надушённая, была исписана круглым детским почерком Дженни. На конверте с тёмно-лиловой подкладкой указан адрес отправителя: «Отель „Эксцельсиор“ в Челтенхеме» и дата. Письмо было послано несколько недель тому назад.
«Дорогая моя Салли, — стояло в письме. — Чувствую, что мне следует взяться за перо и прервать долгое молчание, которое объясняется больше всего тем, что я была за границей. Уж не знаю, что ты обо мне подумала. Но подожди, пока я все тебе не расскажу. Когда я была в Барнхэме, я прочла в газете объявление, что пожилой даме требуется компаньонка. Ну, я просто для забавы написала и к своему удивлению получила очень любезный ответ и деньги на проезд до Лондона. Я поехала к этой даме, и, понимаешь, дорогая, она и слышать не хотела о том, чтобы я отказалась. Она уезжала за границу, в Испанию, Италию и в Венецию, и в Париж. У неё белоснежные волосы и чудные кружева и такие красивые добрые глаза, а платье на ней было цвета мов! [27] Ты не можешь себе представить, как я ей понравилась. Она все твердила: „Вы такая милочка, я вас не отпущу“. Одним словом, пришлось мне остаться. О, я знаю, что поступила дурно, но я не могла, устоять против поездки за границу. Милочка, мы побывали везде — и в Испании, и в Италии, и в Венеции, и в Париже — и даже в Египте. И какой шик! Повсюду — наилучшие отели, слуги кланяются и ногами шаркают, во всех чужих городах ездили в оперу — и, представь себе: ложа и графы в мундирах! О, миссис Венситгер ни на шаг меня от себя не отпускает, она меня обожает. Она говорит, что я ей — как родная дочь. И в завещании меня упомянула. Я только читаю ей вслух, и езжу с ней на прогулки и в гости и всё такое. Ну, и цветы расставляю в вазах. Везёт мне, — не правда ли, Салли? О, я ни за что на свете не хочу вызывать в тебе зависти, Салли, но если бы ты только могла видеть, как мы шикарно живём, у тебя бы глаза на лоб полезли! Я рассчитывала устроить так, чтобы с тобой увидеться, но мы пробудем здесь, на водах, всего несколько дней, потом опять уедем. Милая, милая Салли, мне живётся очень весело, я бы хотела, чтобы тебе так повезло, как мне. Целую ма, и Филлис, и Клэрис, и па, и, конечно, тебя. Если увидишь Дэвида, скажи ему, что я иногда о нём думаю. У меня теперь никого нет, Салли, это ты тоже ему скажи. Я нахожу, что мужчины — скоты. Впрочем, он был добр ко мне. Надо кончать письмо, так как пора одеваться к обеду, у меня новое чёрное платье с блёстками, представь себе, какова я в нём, Салли! Ну, просто мечта! Прощай и будь здорова. Твоя вечно Дженни».