— Я весь превратился в слух.
Опять взглянула поверх моей головы.
— Помните, утром вы говорили… тут действительно есть что-то вроде сценария. Я должна вам показать одну вещь. Просто скульптуру.
— Отлично. Ведите. — Я поднялся. Она наклонилась, тщательно ввинтила окурок в землю и посмотрела на меня с подчеркнутым смирением.
— Дайте… передохнуть. Не шпыняйте меня хотя бы минут пять.
Я взглянул на часы.
— Даже шесть. Но ни секундой больше. — Она протянула руку, и я помог ей подняться, но руку не отпустил. — Слово «шпынять» не подходит, когда я пытаюсь познакомиться поближе с такой очаровательной девушкой.
Потупилась.
— Чтобы казаться неопытной по сравнению с вами, ей не требуется актерских данных.
— Это не делает ее менее очаровательной.
— Тут недалеко, — сказала она. — Только на холм подняться.
Держась за руки, мы пошли по краю лощины. Через несколько шагов я сжал ее пальцы, и она ответила слабым пожатием. Скорее залог дружбы, чем чувственности; но я легко поверил в искренность слов о том, что у нее мало опыта. Возможно, потому, что невероятно тонкие черты ее лица выдавали робкий характер и разборчивость недотроги. За напускным задором, за неверным покровом судьбы, которую она воплощала, угадывался трепетный фантом наивности, даже невинности; и я обладал всем необходимым, дабы в удобный момент этот фантом развеять. Ко мне вернулось отчаянное, волшебное, античное чувство, что я вступил в сказочный лабиринт, что удостоен неземных щедрот. И теперь, обретя Ариадну, держа ее руку в своей, ни за какие блага не согласился бы поменяться с кем-либо местами. Все мои былые интрижки, все себялюбие и хамство, даже позорное изгнание Алисон в область давнего прошлого, какое я только что предпринял, уже неподсудны. В глубине души я всегда знал, что так и будет.
Чуть выше места, где я перебирался через овраг на прошлой неделе, на ту сторону вела лесенка с грубо выбитыми в камне ступенями. За лощиной мы поднялись по пологому склону и очутились в распадке, развернутом к морю, точно природный амфитеатрик. В глубине его, на постаменте из необработанной скалы, возвышалась скульптура. Я сразу узнал ее. Копия знаменитого Посейдона, выловленного в начале века близ Эвбеи. На стене моей школьной комнаты висела открытка с его изображением. Благолепный муж стоял, широко расставив ноги и указывая могучей десницей на юг, непостижимо царственный и нечеловечески безжалостный, как все реликты древних цивилизаций; шедевр авангардный, будто творение Генри Мура, и дряхлый, будто камень, служивший ему подножием. Уже зная Кончиса, я все-таки удивился, что он до сих пор не показал мне статую; подобная копия в натуральную величину должна стоить немалых денег, и держать ее на задворках, в чаще, не афишируя… я вспомнил де Дюкана и его театральный талант — искусство притормаживать сильные впечатления.
Мы молча рассматривали скульптуру. Взглянув на мое ошеломленное лицо, Лилия улыбнулась, обогнула пьедестал и взобралась по склону в тень нависавшего над обрывом миндаля, где была устроена деревянная скамейка. Отсюда над кронами сосен просматривалась даль моря, но из прибрежных вод разглядеть скульптуру было бы невозможно. Она рывком, без церемоний, опустилась на скамью, закатала юбку и кофточку, подставляя тело ветру. Будто разделась. Я сидел всего в трех футах, и она, конечно, чувствовала мой взгляд. Время «передышки» истекло. Но она все молчала и отводила глаза.
— Как вас зовут по-настоящему?
— А «Лилия» вас не устраивает?
— Прекрасное имя для викторианской трактирщицы. Нехотя улыбнулась.
— Настоящее мне еще меньше нравится. — Но затем проговорила: — По метрике я Джулия, но меня с детства звали Жюли.
— Жюли, а дальше?
— Холмс. — И, понизив голос: — Однако не с Бейкер-стрит.
— А сестру как зовут?
Помедлила.
— Вы твердо уверены, что у меня есть сестра?
— А вы как думали?
Еще помедлила, наконец решилась.
— Мы родились летом. У папы с мамой оказалась небогатая фантазия. — Пожала плечами, словно извиняясь за их ограниченность. — Ее назвали Джун.
— В честь июня и июля.
— Не рассказывайте Морису.
— Давно вы с ним знакомы?
Покачала головой.
— Но кажется, что давно.
— Сколько?
Опустила глаза.
— Я чувствую себя предательницей.
— Я не собираюсь ябедничать.
Снова взыскующий, неуверенный взгляд, почти укоряющий меня за напористость; но, похоже, она поняла, что на сей раз я не отступлюсь. Понурилась, глядя себе под ноги.
— Нас заманили сюда под выдуманным предлогом. Несколько недель назад. И, как ни удивительно, мы остались.
Я заколебался, подумав о Леверье и Митфорде. Но решил придержать этот козырь.
— Вы тут в первый раз?
Быстрый удивленный взгляд, весьма убедительный.
— То есть?
— Я просто спросил.
— Но почему?
— Мне казалось, в прошлом году здесь происходило нечто похожее.
Подозрительно заглянула мне в лицо.
— Вам рассказали…
— Нет-нет. — Улыбнулся. — Я только предполагаю. Строю догадки. А что это за выдуманный предлог?
Разговор с ней напоминал поездку на строптивом муле — очень симпатичном, но не настроенном двигаться вперед. Уставилась в землю, подыскивая слова.
— Видите ли, несмотря ни на что, мы остались здесь добровольно. Хоть и не уверены, что понимаем, какова… подоплека происходящего, но испытываем благодарность… и, по сути, полное доверие. — Она умолкла, и я открыл рот, но меня остановил ее умоляющий взгляд. — Не перебивайте. — На миг прижала ладони к щекам. — Трудно объяснить. Но обе мы чувствуем, что многим ему обязаны. И загвоздка в том, что, ответь я на все вопросы, которые, как я хорошо сознаю, вам не терпится задать, я… ну, все равно что расскажу сюжет детективного фильма до того, как вы его посмотрите.
— Но вы ведь можете рассказать, как попали на экран?
— Да нет, не могу. Это ведь тоже часть сюжета.
Она снова ускользала от меня. В миндальной кроне жужжал крупный, бронзовый майский жук. Внизу, в солнечном свете, стоял истукан, от века повелевающий ветром и морем. Я смотрел в затененное листвой, почти кроткое лицо девушки.
— Вам, простите, за это платят?
Помолчала.
— Да, но…
— Что — «но»?
— Дело не в них. Не в деньгах.
— Только что, у оврага, вы намекали, что вам не больно по нутру то, что вас заставляют делать.